Девчонка идет на войну
Шрифт:
Но, кажется, отец не особенно-то поверил нам. Он попросил нас постоять немного.
— Я сейчас приду, только узнаю об отправке, — сказал он и вошел в помещение военкомата.
А через минуту мы увидели в окно, как он подошел к Ушакову и стал что-то говорить ему с очень серьезным лицом. Военком поднялся из-за стола, подошел к окну и посмотрел прямо на нас.
Фашисты уже под Москвой. Об этом даже страшно думать. Мы с Гешкой всегда мечтали побывать в Москве. А сейчас, кажется, отдали бы все, лишь бы быть вместе с теми,
Вскоре мы получили паспорта.
Однажды Гешка пришел домой с притворно хмурым лицом.
— Чего это ты воображаешь? — спросила я.
— Да вот, беда случилась!
— Ну, ладно, ладно, нечего… Говори, в чем дело?
— Твой любимый Ушаков на фронт ушел, вот в чем дело. Говорят, плакал, всем жаловался, что идет из-за двух девчонок. Житья, говорит, они мне, подлые, не давали. Лучше, говорит, под пули уйду, лишь бы их не видеть.
— Ох и болтун же ты, Гешка. А что, он вправду ушел?
— Вот еще! Говорю— значит, правда. И новому военкому сказал, чтобы он гнал вас из военкомата и в хвост и в гриву.
— Ладно. Скажи лучше, как у тебя дела?
После ухода папы на фронт Ушаков стал заодно с нами гнать и Гешку.
— Все как полагается. Я теперь знаю, что делать. Понимаешь, Нинка, с нами и новый военком долго разговаривать не будет. Посуди сама: нам всего по шестнадцать. А вот если прибавить парочку…
— Как?
— Очень просто. Переделать пятерку на тройку и — порядок!
— Как же мы раньше до этого не додумались?
— А что толку? Ушаков отлично знал, что мы с двадцать пятого года. А вот новый ничегошеньки не знает.
В тот же день искусница Машка очень здорово переделала в наших паспортах цифры, и мы с чистой совестью пошли в военкомат.
Второго января Гешка получил долгожданную повестку.
— Можешь не ходить сегодня в школу, — разрешила мне тетка Аферистка, — думаю, что за это тебя никто не упрекнет. Когда-то еще с братом увидитесь.
— Ввиду исключительных обстоятельств я тоже думаю, что можно пропустить один день, но чтобы завтра же наверстать упущенное, — вмешалась тетка Милосердия. — Учти, я лично проконтролирую тебя.
— Ладно, хватит, — не очень вежливо оборвал Гешка тетку.
Пока искренне расстроенные тетки пекут и жарят что-то в дорогу Гешке, мы сидим с ним в нашей детской комнате и чуть не плачем от чувства собственного бессилия. Всю жизнь мыни на час не разлучались, даже с уроков, как правило, нас выгоняли вместе. И вдруг приходится прощаться. Ведь было сделано все, чтобы вместе идти на фронт.
— Не имеют права тебя брать, а меня — нет. Мы ровесники. И заявления в один день подали, — говорю я.
Гешка молчит. Он очень расстроен. Он жалеет меня
Мы с Гешкой очень похожи друг на друга и почти одного роста. Тетка Милосердия однажды даже прочитала целую лекцию по поводу нашей уникальной схожести.
— Этого не бывает, — сказала она. — В медицине зарегистрировано множество случаев абсолютного сходства близнецов, но в обязательном порядке это были дети одного пола. Тут же налицо случай из ряда вон выходящий. Потому что вы двойнята, а не близнецы. На месте ваших родителей я бы обратила, на вас внимание профессуры.
Нас, помню, тогда оскорбило, что она обозвала нас двойнятамн, и мы пошли жаловаться маме. Мама засмеялась и сказала:
— Хоть десятерята, лишь бы вы.
Наши родители внимание профессуры обращать на нас не стали, так что до сих пор мы ничего не выигрывали от нашего уникального сходства. Но, как говорит тетка Аферистка, каждому овощу свое время. Это наше время настало сейчас.
Если я отрежу косы и надену Гешкин костюм, то меня очень просто возьмут по повестке брата. Мы решили, что я пойду первая, а он попозже и скажет, что повестку потерял. Бот и все.
— Ты только не разговаривай, а то по голосу догадаются.
Я тихонько беру у тетки Милосердии большой пуховый платок, накидываю шубу и бегу в парикмахерскую.
— Не буду я резать такие хорошие косы, — сердится парикмахерша. Узнав, что я ухожу на фронт, она грустнеет и говорит: — Да когда же этот ужас кончится?
Приобретя почти полное сходство с Гешкой, я закутываюсь в теткин платок и спешу домой.
Теткам не до меня. Поэтому они не видят, как из дома выходит Гешка номер два.
Подняв воротник папиной старой куртки и надвинув на глаза малахай, я иду к военкомату.
Там, несмотря на ранний час, многолюдно. Я протискиваюсь к столику, за которым идет регистрация призывников, и молча кладу на стол повестку. Пожилая секретарша быстро отмечает что-то в длинном списке и кричит:
— Ивченко, возьми еще одного в свою группу!
Ивченко берет меня в свою группу и командует:
— Стройся!
Поспешно строимся. Я так боюсь встретить знакомых, что не смотрю по сторонам.
У забора плачут матери мобилизованных ребят. Я вглядываюсь исподлобья в парней. Кажется, никого знакомых нет. Ну, пронеси, господи, или кто ты там есть!
Ивченко заводит группу в помещение и заглядывает в один из кабинетов.
— Можно?
— Вводи!
Мы входим в кабинет. У окна за столом сидят врачи. На стене таблица для проверки зрения.
— Раздевайтесь!
То есть как же это раздеваться? Зачем? Я невольно отступаю к дверям.
— Быстрее, ребятки, не задерживайте, — торопит нас Ивченко. — Раздевайтесь догола.