Девушка из Стамбула

Исхаков Мухамметгаяз Гилязетдинович

– Вы оказались такой счастливой, – тихо проговорила она голосом, исходившим из глубины души. – Я другая, жизнь моя покатилась по совершенно иной колее, – так начала она свою исповедь.

«Я дочь мурзы. Когда была маленькой, умерла моя мама. Осталась одна с отцом. Через год к нам приехала овдовевшая сестра отца. Она заменила мне мать. Читать стала рано. Моей первой книгой была русская книга. Я читала о жизни русских. Потом пошла в школу. Это, понятно, была русская школа. Меня окружали русские. И дома говорили по-русски. К нам приходили русские, и сами мы ходили к русским. Только во время праздников я начинала понимать, что я какая-то не такая русская, как все. Русская, которая не празднует Рождества, зато празднует Курбан-байрам. Мне было стыдно перед подругами

оттого, что я не настоящая русская.

Отец постоянно был занят, много работал, а тётушка, считая себя ещё молодой, больше увлекалась нарядами, туалетами. Дома на меня мало кто обращал внимание. Русские гувернантки мои всё время менялись. Летом мы ездили то в Крым, то на Кавказ, а порой – в Германию. Но однажды поехали в Уфимскую губернию к бабушке со стороны моей мамы. Оказалось, что у неё на берегу реки Дим прелестная усадьба. Там и воздух был какой-то особенный, лучше, чем в Крыму, чем на Кавказе. Бабушка была очень добра ко мне.

– Как ты похожа на маму, – говорила она, лаская меня.

Так нежно меня не любили никогда. И здесь, хотя всё было по-русски, слуги, все до единого, набирались из местных. Говорили, пели на родном языке. В первый же день, увидев на горе мальчишек с кураями, я пришла в восторг от их красивых и грустных мелодий. Это было так необычно, что я чувствовала себя иностранкой. И всё же меня не покидало ощущение, будто давным-давно где-то я уже видела и слышала это. К нам ездили гости, сами мы бывали у них, и всюду было так же: половина по-русски, половина на своём языке. Папа уехал, тётя гостила в другом городе у других мурз. Я осталась с бабушкой, которая была уже очень старенькой. Хотя и была из благородных, поверх калфака она носила платок. Иногда после омовения садилась творить намаз. Мне сначала это было удивительно. Я даже боялась, думая, что мне, русской, как я считала, это может чем-то повредить. Но постепенно привыкла. Мне казалось, что бабушкам положено быть такими.

Однажды, в самую прекрасную пору лета, мы вернулись из леса с ягодами и застали в доме полный переворот. Полы вымыты, баня истоплена, каких только угощений не наготовлено!

– Что это? – спросила я.

– Сегодня будем есть сахяр [5] , – отвечают девушки.

– А что такое сахяр? – спрашиваю.

– Это, значит, что завтра начинается ураза [6] .

Настал вечер. Я с девушками пошла в мечеть слушать таравих [7] . А когда стемнело, было очень весело есть сахяр. Зато утром чая не было и за ягодами идти не позволили. Я вместе со всеми стала держать уразу.

5

Сахяр – еда до зари во время уразы – поста.

6

Ураза – мусульманский пост.

7

Таравих – особый намаз, совершаемый в мечети во время уразы.

В первые дни было трудно, но я быстро привыкла. Мне нравилось ходить с девушками в мечеть слушать азан [8] , а вечером – таварих. Бабушка сказала, что в священный месяц Рамазан по-русски одеваться нельзя и велела сшить мне платье с оборками, на голову повязала платок. Я уже успела привыкнуть к новой жизни, но тут вернулась тётя.

– Ишь, что выдумали! – возмущалась она, – в такое жаркое время ребёнка уразу держать заставили. Она и так малокровием страдает. Я не потерплю такой дикости, напишу отцу!

8

Азан – в исламе: призыв к обязательной молитве.

Они даже поругались с бабушкой. Тётя заставила меня пить вместе с ней чай.

– Уж и русский язык, наверное, забыла. Смотри, останешься в школе на второй год!

Она отругала гувернантку и усадила нас за уроки. Порядок

в моей жизни нарушился. Теперь я пряталась от тёти, когда надо было есть сахяр и слушать азан, и пряталась от бабушки, чтобы попить с тётей чай. Тётя не позволила дожидаться праздника Ураза-байрам, говоря, что здесь меня окончательно отатарят, и увезла.

В том году в школу, где я училась, поступили ещё две девочки-мусульманки. Их матери, договорившись с начальницей, пригласили в школу муллу, чтобы вёл уроки веры. Начальница мне тоже велела посещать их. Тогда я научилась читать и писать, запомнила молитвы.

Я выросла, закончила школу, стала девушкой. Мы были знакомы со всеми мурзами Петербурга, с обрусевшими господами из Крыма и Кавказа. Кавказские офицеры, служившие в разных местах, туркменские джигиты – все бывали у нас. Тётя, в прошлом жена офицера, была неравнодушна к людям в военной форме, обожала кокетничать с молодыми офицерами, несмотря на свои преклонные годы. Я с виду была девушкой, но в душе оставалась подростком. За мной стали волочиться какие-то люди. Один полковник часто дарил мне цветы, справлялся по телефону о здоровье, вместе с тётей водил меня в театр и держался так, словно он мой кавалер. Однажды встал передо мной на колено и попросил руки. Я удивилась, ничего подобного мне и в голову не приходило. В ответ я не могла вымолвить ни слова. За дело взялась тётя. Она, не жалея красноречия, нахваливала полковника, говорила, что у меня будет возможность сделаться генеральшей, рассказывала о высшем свете русских, куда я будто бы могла попасть. Слушать её было интересно, но поскольку я не испытывала к этому человеку никаких чувств, я ему отказала. Папа тоже был на моей стороне, считая, что я ещё слишком молода. Полковник появлялся всё реже, разыгрывая при встречах обиду. Не прошло и двух-трёх месяцев, как он женился на немолодой вдове.

Не успел простыть его след, как к нам стал ходить киргизский студент, внук хана. Он потешал меня армянскими анекдотами и всякими курьёзными историями, возникавшими из-за плохого знания его сородичами русского языка. Говорил, что по окончании университета станет большим уездным начальником, и расписывал своё будущее яркими красками. Этот тоже с дрожью в голосе долго говорил мне в фойе театра о своей любви, уверял, что не может жить без меня. Ему я тоже отказала, потому что не нравились мне ни слова его, ни манеры. Тётя в этот раз не вмешалась, отец тоже промолчал. После киргиз писал мне длинные письма, просил, умолял, но я решения своего не изменила. Он закончил университет, женился на девушке, с которой был помолвлен в младенчестве, и зажил уездным начальником. После него объявился кавказский инженер, потом литовский татарин, потом иранский принц, а между ними были русские офицеры и студенты. Они писали письма, дарили стихи. Но ни один из них не нравился мне.

И вот как-то пригласили нас на свой вечер татарские студенты. В небольшом зале были только наши сородичи. Вечер удался. В буфете предлагали национальные блюда, выступал студенческий оркестр. Разыграли маленькую пьесу. Для концерта были отобраны красивые песни и стихи. Вечер напомнил мне радостные впечатления детства в усадьбе бабушки. Я веселилась от души, настроение было замечательное.

Юноши и девушки затеяли игру. Я была «ханом» и должна была назначать «проштрафившимся» наказания. Пока я размышляла, что бы такое придумать, мне подсказали: пусть почитает стихи! Стихотворение называлось «Ты». Юноша декламировал так хорошо, что произвёл на меня огромное впечатление. Поскольку я была «ханом», приказала ему:

– Прочти ещё!

Молодежь одобрительно захлопала в ладоши. Он почитал другие стихи и снова замечательно. Мы познакомились. То ли оттого, что имя его совпало с именем турецкого паши, то ли он симпатизировал туркам, только все звали его Пашой. Мне юношу тоже так представили. Он не возражал, и я стала звать его, как все. Пригласила к себе. Он стал бывать у нас. Паша не был похож на тех людей, которых я знала. Не кривлялся, как они. Он рассказывал мне о татарской литературе, о стихах, о современных течениях в литературе, приносил татарские книги и раскрыл передо мной другой, новый для меня мир. Я с жадностью читала стихи, заучивала их наизусть, выписывала татарские газеты, журналы и постепенно входила в этот мир.