Девушка из Стамбула
Шрифт:
Наступило лето. Я пригласила Пашу в нашу усадьбу. Паша приехал в чудесную пору лета. Надо сказать, что тётя сразу же не взлюбила моего друга, пыталась настроить меня против него. Но всё, что она говорила, мне было безразлично, отношение моё к Паше не изменилось. Оказалось, что тётя в это время ждала каких-то друзей покойного мужа. Как только джигит появился, она сказала:
– Куда же мы его устроим? Такая-то комната для мурзы, брата мужа; такая-то – для моего двоюродного брата; такая-то – для Марьи Ивановны; такая-то – для Суфии Салиевны.
Словом, весь дом «заселила» своими будущими гостями. Для моего друга место нашлось лишь на чердаке. Меня это злило, но ссориться с тёткой я не могла. А Паша обиды своей ничем не выдавал.
Стояли
– Если приедет мурза, брат мужа, как я представлю ему этого? – говорила она. – Ведь у него даже одежды другой нет, и держится он по-татарски. Ни рода у человека, ни племени…
Отцу жужжала в уши: «Надо думать, прежде чем звать гостей в дом, где есть девушка на выданье». Она называла джигита простаком и при всех высмеивала малейшие его недостатки. За стол сажала рядом с экономкой. Но Паша не замечал этого. Или делал вид, что не замечает?
Он привёз мне книги. Порой мы уединялись с ним в тенистом углу сада и часами читали. Иногда уходили к самому дальнему лесу, много беседовали. Увлёкшись разговором, шли куда глаза глядят. Временами, сидя с удочками на берегу, мы, не отрывая глаз, подолгу смотрели на воду, будто хотели рассмотреть что-то в глубине, а видели свои отражения и молча говорили друг с другом. Когда серебристая рыбка, сорвавшись с крючка, прыгала в воду, мы смеялись, радуясь… Всё веселило вокруг – и гудение пчелы, перелетавшей с цветка на цветок, и свадебный треск кузнечиков вдали, и писк ласточек, порхавших и кружившихся в воздухе, словно черкешенки в танце, и нескончаемые вдохновенные трели жаворонков, которые изливались на нас с высоты. Мы растворялись в этой красоте, забыв обо всём на свете.
Дни проходили за днями, и в душе моей крепло умиротворение, незнакомое мне ощущение счастья. Оно не покидало меня, ласкало, нежило. Мне с другом было очень хорошо! Я смеялась, пела целыми днями, играла на пианино. Ночью спала безмятежным ангельским сном. Утром меня снова встречало всё то же счастье, та же сладкая жизнь. Я поправилась, стала румяной, чувствовала себя крепкой как никогда. Казалось, без страха, одна могла бы пройти через дремучий лес, вскарабкаться на крутую гору. Паша тоже окреп, загорел. Глаза его лучились сильнее прежнего. Его смех звучал громче, улыбка вспыхивала на лице чаще. Зато тётушка моя совсем потеряла покой, становилась всё более злой и невыносимой. «Разве девушки так ведут себя?» – приставала она ко мне и делала всё, чтобы не оставлять нас наедине. Из соседней усадьбы позвала развязную русскую барышню, чтобы ухаживала за Пашой. Хотя в доме было полно свободных комнат, поместила её на чердаке рядом с моим другом. Девица кокетничала с ним, пыталась привязать к себе. Сев на лошадь верхом, поехала в лес и потащила его за собой. Она ничего не добилась, но сладкую жизнь мою подпортила. И Пашу поставила в неловкое положение. Наши прогулки, долгие беседы, весёлое расположение духа стали реже, но отношение друг к другу не изменилось.
И вот я обратила внимание, что отец с тётей часто запираются в кабинете и с серьёзными лицами о чём-то подолгу разговаривают.
Пришла телеграмма, извещая о том, что мурза выезжает. Тётка развела бурную деятельность, во всём доме затеяла генеральную уборку, приготовила для гостей комнаты. Людей отправила в город за покупками для стола, всех поставила на ноги. Меня позвала к себе:
– Приезжают родственники мужа. Они наследственные мурзы. Сам служит в охране государя, знаком с великими князьями. С ним едет его сын, офицер Дикой дивизии. Что со студентом делать будем? Нельзя же допустить, чтобы они одновременно оказались нашими
Я покраснела, слова её возмутили меня, но тут же с сожалением подумала: «Ах, почему же Паша мой не мурза!»
– Надо дать ему понять, – поучала тётка, – ведь сам не догадается, хорошему обхождению не обучен! Надо сказать ему прямо: отправляйся, мол, восвояси.
– Как можно так выпроваживать гостя! – возмутилась я, но защитить Пашу не сумела. – Он и сам собирался, – сказала я, – уедет скоро.
– Смотри же, веди себя как подобает… – наставляла она. Не дай бог, подумают, что парень – кавалер твой… Всё пойдёт тогда прахом…
Гости подъехали с шиком на тройке. Дом наполнился чужими мужчинами и женщинами. Ужин прошёл весьма торжественно. Тётя позаботилась об угощении – блюд на столе было множество. Меня посадили рядом с офицером. Он всё время что-то предлагал мне из еды со словами: «Виноват, виноват, прикажите!», рассказывал мне какие-то полковые истории. Пашу тётка посадила в самый дальний угол стола рядом с той русской барышней. Мне даже видно его не было и голоса не слышно, зато болтовня барышни, её искусственный смех доносились и портили мне настроение. Старики пили, сосед мой тоже прикладывался, угощал и меня. Я выпила немного и слегка захмелела… После еды старики, прихватив бутылки с ликёром, пошли в комнаты играть в карты. Молодёжь отправилась в сад. Тётя, подозвав меня к себе, говорила что-то, стараясь отвлечь моё внимание. А когда барышня подцепила Пашу под руку, отпустила. Окликнув офицера, сказала:
– Не желаете ли прогуляться? – и отправила меня с ним.
Было тихо, в небе луна, звёзды, пахло травой… По телу растекалось тепло, тихий тёплый ветерок доносил ароматы цветов, нежно обдувал лицо, гладил волосы… Офицер был навеселе и сыпал анекдотами. В противоположном конце сада барышня пронзительным голосом давала какие-то команды. Вдали противно кричала сова, вселяя в душу беспокойство и страх… Мы обошли сад один раз, другой… Пора было возвращаться в дом, но я снова потащила кавалера своего в сад, надеясь встретить там Пашу, и заставляла себя смеяться над дурацкой его болтовнёй. Повернули к дому. В полосе света, падавшего из открытой двери, вдруг появился Паша. Лицо его, видимо, от освещения, было жёлтым, глаза запали, казалось, в них затаилась боль, на лице недоумение. За весь сегодняшний день нам не удалось переброситься ни словом, поэтому я сказала по-татарски:
– Здравствуйте, как дела?
Офицер извинился и ушёл в дом. Мы остались одни. Не успели мы ничего сказать друг другу, как выскочила тётя.
– Пойдём, Гульсум, тебя ждут. Разве хозяйке можно бросать гостей? – сказала она и утащила меня за собой.
Вечером играла музыка, были танцы, гости танцевали очень хорошо. Меня всё время приглашали то один, то другой. Я устала. Паша сидел в углу совсем один. Не мог он ни в карты играть, ни танцевать. И рядом с женщинами, которые, потягивая ликёр, занимались сплетнями, ему было не место. Всё его существо выражало плохо скрываемую тоску.
Вечер подошёл к концу. Отправляясь на покой, гости подходили ко мне и целовали руку. Он единственный не стал целовать и исчез, бросив мне: «Спокойной ночи!»
Я провела очень плохую ночь, видимо, оттого, что сильно устала и пила ликёр.
На другое утро мы рано погрузились и на пяти лошадях поехали к воде на пикник. Отец, родственник тётки, она сама – в одном тарантасе; я, офицер и маленький ребёнок – в другом. В остальных – женщины и гости помельче. Пашу вместе с пожилой экономкой посадили в телегу с самоваром и провизией. В дороге тарантасы то и дело обгоняли друг друга, забавляясь. Только телега Паши катилась в хвосте. Старая лошадь резвостью не отличалась. Мне было горько видеть друга униженным. Но вступиться за него не было сил. Мешали порядки, установившиеся у нас в доме, где всем командовала своенравная тётя. Мягкотелый отец отстранился от домашних забот и полностью подчинился ей.