Девушка из Стамбула
Шрифт:
У излучины реки лошади остановились. На зелёной шелковистой траве развернули пир с обильным угощением, разожгли большой костёр, поставили самовар. Пошла гулянка. А потом мужчины и женщины рассыпались по лугу, собирая цветы. Я несколько раз пыталась быть рядом с Пашой, говорить с ним, но всякий раз то тётя уводила меня от него, то кто-то из женщин подходил с какой-то просьбой, то барышня дёргала его – нам не позволяли быть вместе. Я целый день оставалась рядом с офицером, исполняла навязанную мне роль хозяйки. Без меня почему-то не мог обойтись никто. Паше я не уделила ни минуты. Народу было много, и я едва успевала поворачиваться. Когда мужчины пошли купаться, мы, женщины, торопливо готовили угощение. Пока они пили ликёр, купаться ходили мы. К нам присоединились жившие по соседству
Подавленная своим состоянием, я, ни с кем не прощаясь, ушла к себе и легла. Вытянувшись в постели, вспомнила, что сегодня не говорила с Пашой, и теперь ушла, не пожелав ему даже спокойной ночи. Возможно, он думает, что я участвую в сговоре против него? «Но такого не может быть!» – утешала я себя. Внутренний голос, однако, возразил: «Может!» Решив завтра непременно объясниться с другом, я повернулась на бок. Шум в доме всё не умолкал. Не дом, а улей какой-то! Тишина установилась не скоро… Я несколько раз принималась дремать, но тут же просыпалась. Меня мучило чувство вины перед Пашой. Я встала, распахнула окно. Комната заполнилась печальным светом луны. Я зябко поёжилась от ночной прохлады.
Одевшись, решила взглянуть на плывущие по небу бело-серые облака, посеребрённые лучами луны, на дремлющие деревья. Я вспомнила детство… Представила себе свой первый сахяр. Всего лишь неделю назад я была так счастлива, так спокойна. И вдруг откуда-то взялись гости – мужчины-курильщики, крашеные жеманные женщины, говорящие глупости. Они вызывали во мне отвращение. Деваться от них было некуда. Это приводило меня в отчаяние!.. Я без сил упала на стул. Ветерок шевелил верхушки деревьев, и они отзывались тихим скорбным шелестом. Сова вдали всё кричала и кричала, предвещая недоброе. Я встала и зачем-то выглянула в окно. Мне показалось: в саду тихонько движется какая-то тень. Казалось, человек послан, чтобы спасти меня. Я стала ждать, когда он приблизится, чтобы узнать, кто это. Вот тень вышла на открытое, залитое светом место. Чудеса! Да это же Паша… Он остановился и долго неподвижно смотрел куда-то. Может, на луну, звёзды? Вот он, похоже, перевёл взгляд на мои окна!.. Я выглянула из окна – он вздрогнул. Я спросила тихо:
– Это вы?
– Да, – проговорил он.
– Я выйду сейчас! – сказала я.
Не понимая, что делаю, накинула на плечи платок и, забыв снять шлёпанцы, поспешила к нему.
Паша не сдвинулся с места. Руки его были холодны, как лёд. Я спросила:
– Почему не спите?
– А вы почему? – ответил он вопросом.
– Устала, – сказала я, – народу было много, просто голова пошла кругом.
Тихонько переговариваясь, мы прошли в беседку и сели на излюбленное наше место, скрытое от посторонних глаз густой листвой.
Я хотела объясниться, сказать, что не имею никакого отношения к травле и попросить прощения, но не смогла. Вместо этого напустила на себя вид, будто ничего не произошло, всё в порядке.
Паша же, волнуясь, заговорил:
– Туташ, вот уже три дня я не вижу вас, не могу говорить с вами… Но за это время я много чего увидел, глаза мои открылись. Я принял было для себя решение уехать, но выполнить не смог. Мне ведь уже пора, давно пора бежать от этих чужих мне, враждебных людей, которые откровенно издеваются надо мной. Но я не смог этого сделать, хотя и пытался несколько раз. Не могу и сейчас. Маленькая надежда удерживала меня, вынуждала терпеть унижения. Вы – здесь, и это заставляет меня остаться. Что делать, туташ, так получилось… Если бы не приехали эти новые гости, если бы я не знал, какие планы готовятся здесь,
Я не ожидала услышать столь пылкое признание… Вернее, я знала, что услышу его когда-нибудь, но теперь не была готова. Я растерялась и молчала, не зная, что сказать.
– Это смрадное болото, – продолжал он, – вы, туташ, – цветок, которому здесь не место. Так пойдёмте же! Обопритесь на мою руку!..
– Да нет же, поверьте, всё не так уж плохо, – сказала я с сомнением.
Он пересказал мне всё, что видел и слышал. По его словам, выходило, что завтра или послезавтра офицер будет просить моей руки и получит согласие отца. Паша объяснил, что тётка не зря так старается. Я и сама чувствовала, что всё идёт к этому, но не сумела оценить доброты и сердечного порыва юноши.
– Мы ещё поговорим об этом, – сказала я уклончиво.
В это время послышались чьи-то шаги и тихие голоса. Мы притаились. Не для того, чтобы подслушать, а боясь выдать себя. Неизвестные вошли в павильон, сели на скамейку и тихими голосами продолжили разговор. Это были моя тётя и её кум мурза. Слова кума мы не разобрали, зато тётку слышали хорошо.
– Согласие невесты я получила. Об этом вообще нечего говорить… Но не забывай, я – вдова полковника. Жить на пятьдесят рублей пенсии не могу… Нет, не могу… Вот если жених и ты выдадите мне вексель на сорок тысяч, возьмусь устроить свадьбу… А если нет… Я не могу допустить, чтобы меня выкинули на улицу… Когда Гульсум выйдет замуж, кем буду я?.. Нет! – сказала она.
Кум возразил что-то, тётя ответила:
– Я же говорю, он болен, наш Гали. (Она говорила о моём отце.) Болен. У него слабое сердце. Стоит ему сегодня выпить на полрюмки больше, как завтра его не станет… Я не могу надеяться на него. Если завтра дадите вексель – всё будет в полном порядке.
Паша посмотрел мне в глаза. Я побледнела. Хотелось выйти и крикнуть: «Хочешь продать меня за мои же деньги?!» Но я не вышла и не крикнула. Ноги мои дрожали, зубы стучали. Те двое уладили своё дело и пошли прочь, тихо переговариваясь. Паша пожалел меня, не сказал ничего, что могло бы усилить моё огорчение. Мы встали и молча побрели по саду. У калитки остановились, чтобы разойтись. Тут в комнате офицера зажёгся свет. Сквозь прозрачную занавеску видны были головы офицера и бесстыжей девицы. Меня словно молнией ударило. Чтобы не упасть, ухватилась за дерево. Паша молча смотрел на меня.
– Вы поняли? Болото это не для вас, туташ! Вам нужен другой воздух. Пойдёмте!
Он крепко сжал мою руку. Дрожа всем телом, я грустно взглянула на него. После долгого молчания сказала:
– Я сейчас плохо соображаю, давайте отложим разговор на завтра. – И убежала в дом.
У меня появилось ощущение, которого не знала раньше: я почувствовала себя униженной. Меня собирались продать, как овцу. Но я ничего не могла изменить в своей жизни и страдала от собственного бессилия, сама себе была противна, понимая, что никогда не смогу покинуть этого болота. В ушах продолжал звучать голос тёти, требующей за меня сорок тысяч, а в глазах стояла картина, увиденная в окне: офицер с русской распутницей. Сначала я плакала навзрыд, потом – тихо и очень долго. Немного успокоившись, легла, и снова меня одолели дурные видения. Сдержать слёзы было невозможно. Решила одеться и пойти в сад, чтобы разыскать Пашу и просить, умолять его: «Давай уедем отсюда!» Но, подойдя к двери, переступить порог не решилась.
Рассвело. Взошло солнце. Защебетали птицы, зажужжала пчела. Я так и не сомкнула глаз. Умылась холодной водой, оделась, постаралась придать лицу беззаботное выражение, но, увидев в зеркале пожелтевшее лицо, глаза, полные тоски и безнадёжности, залилась невольными слезами. Хотелось кому-то излить свою тоску, плакать, обняв кого-то за шею, чтобы понял, как тяжко мне и как больно. Я вспомнила умирающую маму. Казалось, грустные глаза её глядят на меня с жалостью. Я ощутила своё сиротство, и снова на глаза навернулись слёзы. Хотела пойти к отцу и рассказать ему всё. Но между нами не было большой близости, и я передумала.