Девять хат окнами на Глазомойку
Шрифт:
Архип недоверчиво усмехнулся.
— Без начальства нельзя, папаша. Начальство везде есть. И строго спрашивает, блюдет. Вот в нашем жэке командиров поболе, чем мастеровых. Шагу не ступишь без приказа. На троих работяг — один начальник. Положено-заведено не нами. И никто нам не позволит, так я думаю.
— То в жэке. А в нашем колхозе будет по-другому. Дело, конечно, новое, хотя уже опробовано, и довольно успешно. Надо больше продуктов делать, Архип, ты это знаешь. Вот и сделаем, чтобы больше. А для этого не приказы нужны, а дело, только дело. Хорошую голову, мастерство. Не без того, конечно, я заеду посмотреть и совет дать, Дьяконов наш, инженер, но для помощи, для грамотности в сельском деле, а не для команды. Командовать
— Да ведь это какой план, а то и с хорошей головой в лужу сядешь. — Архип никак не мог принять столь неожиданное предложение, все думалось, нет ли здесь подвоха, хитроумной ловушки. Но потом вспомнил: не чужой ему Савин, о дочери своей тоже должон беспокоиться. А вообще интересно, если хозяином на выселках. Все-таки он еще раз спросил: — И наряда по утрам никакого? У нас, бывалыча, в Поповке, так утром бригадир всех обойдет. Ты — туда, а ты — сюда. И так кажный, понимашь ли, божий день. Как солдатиков на поверке считает. И в жэке тоже. Придешь и сидишь покуриваешь, дожидаешься начальства. Заявится и пошел наряжать. Ты делай это, а ты другое, кого по квартирам, кого на аврал. Ну мы, конечно, тоже приспособились, один пишем, три в уме. Сделал, что сказано, за час, а потом по своим делам, где ремонт, где краник или утечка. Тары-бары. Тоже жизня, папаша, только бестолковая. А куда денешься, время такое, ну, с досады и соображаешь на троих…
— Ты это забудь. Давно другое просится. План и договор мы обговорим вместе. Тут без обману. А план? Возьмем среднюю урожайность за последние три года, вот и ваш план. Что сверх того получите, то, скажем, половина стоимости — ваша, добавок к зарплате. Этот добавок иной раз выше заработка чуть не вдвое. И вам хорошо, и государству прибыток, и колхозу почет.
— Сам, папаша, придумал? — Архип вежливо и недоверчиво улыбался.
— И сам думал. И кто повыше нас с тобой так же думали.
— Дети у нас. Если Зинушка на работе, куда детей-то?
— Ну, это дело решенное. Наша с Григорьевной забота. Есть детский сад в Кудрине, есть школа. Да и бабушка… Вы к нам. Мы к вам. Дорога теперь хорошая. Разбогатеете, тогда и «Жигули» себе купите. Еще проще.
— В колхоз вступать?
— Непременно! Иначе как же? Кто ты такой, чтобы колхозную землю тебе передать?
— Тут, понимать ли, квартира в городе. Прописка.
— Сложность, конечно. Придется обсудить с юристом. Думаю, что можно посчитать вас вроде договорников, которые едут на БАМ, в Тюмень или в другие страны. На два, на три года. Нечерноземье — тоже объект для приложения творческих сил. И тоже нуждается в рабочих руках. Для таких командировок есть положение: квартира остается за вами. Напишем в Москву, если что не получится. А вообще-то надо подумать: нужна ли вам эта прописка?
— Для детей, понимашь ли. Нам что? Мы решили в деревню, вот и все. И Зинаида довольна. И я тоже вроде при деле в родном месте. Только как подумаю о своей Поповке, так муторно мне, что запустела она. Опоздал я, выходит. И дом утерял, и место, где родители лежат.
— Помню твою Поповку, Архип. Прежде надо в Лужках испытать себя. Если все пойдет хорошо, мы и до Поповки доберемся, к Лужкам ее приложим. Полста гектаров земли, такими кусками не кидаются. Да огороды еще.
— Заросли, поди?
— Осина и ольха с краев подступают, трава дикая. От сурепки да пижмы все поля желтыми смотрятся. И твой дом, скажу честно, на ладан дышит.
— За столько-то годов и каменный порушится, когда без хозяина. А рубленый тем более.
Архип насупился.
— Не надо мне было уезжать. Заспешил, засуетился. Я и в одиночку сумел бы ту землю обрабатывать, а уж с Зиной мы бы, понимашь ли, все осилили!
— Зина, милый мой, и сама в ту пору на город поглядывала. Не затянул бы ты ее в Поповку. Да и любовь ваша, насколько я понимаю, тогда на ниточке держалась. Хорошо, что вы в городе встретились.
— Это вот точно. И все же слабаком я оказался,
— Не вовсе пропало, коль у нас разговор о Поповке идет. Как на лугу управитесь, поедете с Митей да посмотрите, что можно сделать на той пашне и на огородах. А к осени мы в Поповку экспедицию снарядим. Откроем там свою целину. Призовем вас к освоению. — И горько усмехнулся.
Без горечи вспоминать нельзя…
Сколько лет и сил затратили мы на освоение восточной целины, когда надобность в продуктивной земле у общества возросла! И целина помогла стране хлебом. Но как же мы забыли другой регион земледелия, который лежал буквально под боком у столицы и на сотни верст во все стороны от нее. А ведь именно здесь находилась старая, местами тысячелетняя пашня, она худо-бедно, но век за веком кормила род людской! Кормила до тех пор, пока жили в деревнях около этой самой земли люди и обрабатывали, засевали, блюли ее. Пока не потянулись из деревень, оставленных заботой и вниманием, в города. Сколько вот таких Поповок, Ивановок, безвестных Комаровок, Спасов, Курьяновых, Пречистых, Хлебниковых и прочих, прочих обезлюдело за войну и послевоенные годы! На БАМе, на Камчатке и прочих дальних краях немало мастерового народа из этих самых покинутых деревень!
Неладно бросать старые российские земли! Иного пути уже не было, как возрождение потерянных миллионов гектаров пашни и лугов в Нечерноземье. Целины в обширном нашем государстве больше нет. Пришлось и здесь возрождать упущенную землю, чтобы вновь давала старая дедовская пашня хлеб и молоко полной мерой, как давала она в звездный свой час, когда люди бережно обрабатывали каждый клочок земли. А какими руками возрождать, коли опустели деревни, нет крестьян? Они, конечно, найдутся, как только почувствуют заботу и внимание к высокому призванию земледельца-кормильца, с открытой душой придут, если доброта и внимание будут сопутствовать им до самых границ утраченной земли, да и любой другой земли — будь это новое село, вроде соседнего с Кудриным совхоза «Восход», где многоэтажные дома, или старая Поповка, о которой с такой неожиданной для Савина горечью, с неутраченной любовью заговорил Архип Тяжелов, муж его дочери и отец савинских внуков — этого нового поколения земледельцев.
Земледельцев или горожан? Тут еще не все ясно.
— Вот только дорога туда больно кружная, — озабоченно произнес Михаил Иларионович. — И не дорога уже, а что-то вроде тропы таежной.
— Это которую через Кудрино проложили? — И тут Архип победно засиял. — Есть и поближе. Напрямки, понимать ли, можно вот отсюдова. Километра всего четыре, ну, от силы пять.
— Путаешь ты что-то, Архип. Нету отсюда дороги. Вон она где, Поповка-то. За рекой, за лесом.
— Дороги и вправду нет. А тропа есть. Много раз лично хожено. Вот как Глазомойка в Званю впадет, там издавна все поповские знали брод. Ну, такой, понимать ли, косяк из песка, летом по колена, в разлив до пупка, штаны сымать надо. А за тем бродом через еловый лесок, где высоковольтная линия на Чурово проложена. Как под ней прошел — тут и нашенское поле начинается. А пониже и сама деревня. Час хода отсюдова. А вы той дорогой круга давали, если через Кудрино, потом через мост и вдоль Звани встречь воде. Ту дорогу и в десяток километров не уложишь. Правда, там без броду, по удобному мосту, потому и ездили в объезд чуть не двойной.
Савин ушам своим не верил. Как же так? Ему приходилось в Поповку ездить. Лошадьми, но всегда из Кудрина и через Кудрино. Другой дороги не знал. А вот Архипа его жестокая любовь напрямки гоняла. Ведь он за Зиной в то время ну прямо пятки рубил!
Михаил Иларионович как-то озорно почесал затылок. Вот ведь как бывает!
— Поднес ты новость, первооткрыватель. Ведь если так, нам много проще построить дорогу от Лужков.
— Отчего же и нет? Построить можно. Река вот только, как ее осилить, это еще подумать надобно.