Дэйви
Шрифт:
Остров небольшой, неровно-овальный в плане, его максимальная длина вдоль оси север-юг составляет около десяти миль. Вероятно, он расположен в регионе, где на древней карте нанесено несколько точек, называемых Азорскими островами. Мы проплыли вокруг него в тот первый день, потом, не видя на горизонте иной земли, медленно вошли в гавань — залив на восточном побережье и стали на якорь в пяти морских саженях[43], недалеко от чистой прибрежной полосы, где стая серых обезьян перебирала раковины и искала что-то съедобное — раков-отшельников. Мы провели тот день и ночь на борту, чтобы разузнать о приливах — они были умеренные, и высматривали признаки обитания человека или других, представляющих опасность, существ.
Ни один из нас не спал на якорной стоянке в ту ночь — глухую теплую ночь, ощущая отдых от длительного напряжения
Единственные дикие животные, которых мы видели — это обезьяны, несколько коз, короткоухие кролики и множество птиц. Во время вчерашней прогулки по острову, Джим Ломан и я обнаружили следы свиньи, лисицы и дикого кота, и мы видели также белок-летяг, очень похожих на ручных зверьков, которых я обычно видал в лесах Мохи. Вероятно, люди не жили здесь с Древних времен. Может, мы найдем руины в глубине острова.
На холме возле отлогого морского берега мы удалили растительность, чтобы подготовить место для жилищ. Ручей, протекающий у подножья холма, берет начало на расстоянии мили от моря, у самой высокой горы, высотой около тысячи футов над уровнем моря, как мы думаем. Вдоль ручья в изобилии растет жесткая, похожая на тростник, трава; она могла бы быть подходящей для изготовления бумаги, а также для соломенных крыш. Построить наши дома будет легко — соломенные крыши на высоких опорах, соломенные стены, доходящие только до половины линии свеса крыши, вроде доступных воздуху построек, которые я видел в Пенне, когда был там с бродячими комедиантами Рамли в 320 году. В них держится свежесть и прохлада, даже в самые жаркие дни, а если обрушится ураган — ну, многого ты не потеряешь — просто строишь наново.
Нас также интересует, какой змий живет в этом раю.
* * *
Говоря о ручьях…
Послушай, сказал персональный ручей Эммии, то, что мы едва не совершили, является страшным грехом, потому что я был Просто Слугой, но, как бы то ни было, это и вообще ужасный грех, только мы ничего не сделали, поэтому никакого греха не было, а также во всем виновата она, но она просто обратится к богу с молитвой, что не сознавала этого, и никогда не будет ябедничать на меня, никто не сможет вытянуть из нее ни слова, потому что я был, в основном, хорошим милым парнем, который не мог бы в этом случае помочь, не имея, по происхождению, никаких преимуществ, кроме дикости и бездельничанья и тому подобного, но когда я исправлюсь, тогда я стану хорошим человеком, которого все будут уважать, понимаешь, только я должен проявить себя и помнить, что, как сказала ее мама, жизнь — не всегда прекрасное времяпровождение, каким бы оно ни было, она всегда думала, вот так забавное слово, да, жизнь — это тяжелая работа и ответственность и прислушивание к тому, что говорят мудрые люди, не только священники, но каждый, кто пользуется уважением, потому что есть правильный путь и ложный путь, просто так, как сказала ее мама, и ты не должен все время бездельничать, чтобы другим не приходилось покрывать тебя, и так далее, потому что они вроде бы любят тебя, и кормят, черт бы их побрал, старых мулов. Я сказал, что я виноват.
Ну, тогда я должен был почувствовать лишь чуточку раскаяния за сегодняшнюю ночь, не потому, что в этом была моя вина, ее не было, ее не было, может, кроме того, что мне не следовало целовать ее именно таким образом, потому что парни должны быть вроде бы внимательными и пытаться оставаться чистыми и почтительными, не думая слишком много о, сам-знаешь-о-чем, во всяком случае, после того, как закончится мое ученичество, я, вероятно, женюсь на какой-то хорошенькой женщине и все будет прекрасно, и, между прочим, я не должен испытывать беспокойства с этим, ты знаешь, опаданием, потому что она случайно узнала о том, что это происходит со многими парнями, если они просто испугались или не привыкли к этому, понимаешь, это отнюдь не значит, что они имеют каких-то врагов, поступающих отвратительно с их восковыми изображениями, хотя, конечно, если бы я был взрослый мужчина, такое могло быть, и тебе следует быть осторожным, во всяком случае, во всем виновата она, как она уже говорила. Я сказал, что я
Она сказала, что знала, что я мог, и это делает мне честь, и никто никогда не узнает, а что касается законов, ну, эти скверные законы следовало бы выбросить и утопить, потому что, крепостной слуга ты или нет, у тебя все получается, как и у всякого другого, и она сказала бы это снова, все получается, как-и-у-всякого-другого, более того, это значит, что она не позволит никому, чтобы с моей головы когда-либо упал хотя бы волос, только она хотела сказать, что я должен проявить себя, ну, понимаешь, мне следовало пойти и сделать что-то трудное, она не имела в виду что-либо дикое или глупое, просто что-то трудное и хорошее, благородное, или что-то в этом роде, чтобы… чтобы…
— Мисс Эммия, я хотел сказать, Эммия, я сделаю, я не шучу, вот тебе крест, я сделаю, только что, например?
— О, тебе следует выбрать это самому, что-то, чего ты не хочешь делать, но знаешь, что должен, подобно регулярному хождению в церковь, только это не должно быть таким, тебе следует хотеть сделать это в любом случае. Нет, просто что-то хорошее и честное, и трудное, так что я буду гордиться тобой, я буду как бы вдохновлять тебя — нет, ты не должен целовать меня снова, никогда, до тех пор, пока не станешь свободным человеком, имей в виду, я говорю всерьез.
Она встала с моей постели, одергивая юбку, с опущенным взором, может, снова чуть всплакнув, но, при слабом свете фонаря, я не был в этом уверен.
— Я постараюсь, Эммия.
— Я хочу сказать, что желаю, чтобы мы были добродетельны, Дэйви, подобно… подобно уважаемым людям, прекрасным людям, которые преуспевают и их просят делать свое дело и они достигают успеха. Именно это подразумевают, понимаешь, под страхом бога и жизнью в Аврааме и все такое, я хочу сказать, что правильная дорога и ложная дорога, я имею в виду, я… ну, я не всегда такая добродетельная, Дэйви, ты, наверно, знаешь. — Она стояла у люка, спуская фонарь. Потом задула его и оставила для меня у верха лестницы. — Теперь спи, Дэйви, милый малыш. — И она ушла.
Я мог бы тогда побежать за ней, готовый, как всегда, наверно, буду; не больше смысла, чем в ящике с выскакивающей фигуркой, но и не меньше. Но я только подошел к окну и увидел, как ее неясный силуэт пересекает конюшенный двор, и влез обратно под одеяла, где, терзаемый сновидениями, забылся сном.
Я бежал — скорее, шел, шатаясь, на ватных ногах, ноги очень тяжелые и очень короткие — через дом, смутно напоминающий «Бык и оружие». Он имел тысячу комнат, в каждой из них содержалось что-то, пробуждающее память: трехногий табурет, на который садили детей в приюте за непослушание; кольцо сестры Карнации; тряпичная кукла; мой талисман удачи, торчавший стоймя в одной из малиновых туфель, которые носила Кэрон, когда впервые прибыла в приют (их быстро забрали у нее, как греховное тщеславие). В этом доме меня, не торопясь, преследовал черный волк — он мог ждать. Звуки, издаваемые его пастью, напоминали слова: «Посмотри на меня! Посмотри на меня!» Если бы я посмотрел, даже один раз, он схватил бы меня. Я продолжал идти — каждая комната без окон, нет места для доступа солнечных лучей. Двери, наверно, не запирались за мной. Когда я уперся в одну из них, черный волк начал плаксиво говорить через щель, а я бросил через плечо: «Я дам Кэрон мой кэтскильский нож и она сделает тебе что-то хорошее и трудное». Тогда он замолчал, но я должен все-таки найти Кэрон, иначе моя угроза окажется пустой и, может, именно она продолжала идти впереди с одной коричневатой босой ногой и моей свечой, торчавшей стоймя в другой малиновой туфле, но я не знаю, так как я споткнулся и упал, ощущая как черный волк принюхивается к моей шее, потом я осознал, что проснулся на моей постели на чердаке конюшни, но какое-то время я не был уверен, что находился там.
Я был сам. Вдохнул сухое сено и запах Эммии — прямо из ее одеяла. Поздняя луна светила в чердачное окно. Укус паука безвредно зудел и не болел. Я нашел мешок и нащупал золотой горн. Он не был моим.
Я знал, каким должен быть этот поступок, хороший и честный и трудный. Мой горн должен вернуться к уродливому созданию, которое не умело пользоваться им. Было ли это хорошо? По крайней мере, это было трудно и честно. Я никогда не смог бы рассказать об этом Эммии — если бы, может быть, не приукрасил рассказ — вероятно, заменил бы мутанта на отшельника? И вообще, доводилось ли мне когда-либо рассказывать девушке о чем-либо, кроме простейших ежедневных вопросов и ответов? Ну, в моих мечтаниях. Тогда, конечно, она всегда была в состоянии отвечать замечательно.