Дикие пчелы на солнечном берегу
Шрифт:
— Товарищи! — сказал громко вошедший, — Мы действительно наши и выходим с отрядом из окружения. — Он снял висевший поперек груди автомат и прислонил его диском к лохани. Однако руку от ремня пришелец не отнял.
Из-под кубанки выпукло блестел лоб, а под ним — некрупными вишенками темнели настороженные глаза.
— Мы тут, браток, давно уже отвыкли от наших и ваших, — не глядя на гостя, заговорил Александр Федорович. Война научила его не доверять форме и знакам различия. — У нас тут давненько никого не было… Отвыкли от незваных…
У Карданова на этот счет
— Мы люди темные: не знаем в чем грех, в чем спасение…
— Все ясно, — сказал человек в коже и, сняв кубанку, порывисто стряхнул с нее влагу. Коротко подстриженные волосы были примяты и спутаны. — Разрешите хоть присесть… Двое суток не слазили с седел…
В сенях снова продробили кованные каблуки. Звякнули шпоры, и в избу ввалился худой, длинный малый, на котором, козырьком вбок, красовалась фуражка со звездой. Тонкий лакированный ремешок, спущенный с тульи под подбородок, оттенял на щеках рыжеватую щетину.
Глаза острые, словно на каждом предмете оставляющие зарубку. Когда этот взгляд, прочертив по лицам горюшинцев, задел Ромку, тот мгновенно сполз с лавки и спрятался в тени стола.
— Товарищ комвзвода, — обратился вошедший к человеку в кожанке, — что прикажете делать с лошадьми? Может, у хозяев есть какой корм…
— Это мой заместитель, Федоров, — представил рыжего командир взвода. — Хозяин, — обратился он к деду, словно угадал в нем главу семейства, — прошу выделить для моих лошадей сенца… Красная Армия за все рассчитается…
— Незачем рассчитываться, — возразил дед, — травы кругом на целый фронт хватит…
— Согласен, отец, только тогда вам придется показать хлопцам свои угодья. Мы ж тут у вас, как слепые кутята. — Комвзвода прошел к скамье и устроился на ней — неподалеку от Карданова. — Курево найдется? — обратился он к беженцу.
Тот взял с подоконника кисет и бросил его на стол. Дед вместе с Федоровым пошли во двор.
— Держись, парень, правей, — предупредил Керен. — Какие-никакие гряды… Вы приехали-уехали, а нам с их жить целую зиму.
Кругом ощущалось присутствие чужой жизни: из-за пуньки ветерок доносил табачные запахи, фырканье и переступку лошадей, приглушенные редкие голоса. На поляне, между избой и баней, они остановились.
— Вот тут и пасите коней, — Керен наклонился и провел рукой по мокрым, начавшим умирать, лепесткам клевера.
Возвратились к пуне. Федоров негромко окликнул:
— Востриков! Ты где, Востриков?
— Здесь я, товарищ младший лейтенант, — с земли поднялся человек с едва различимым овалом лица.
— Возьми кого-нибудь из взвода и вот с этим стариком отведите коней на кормежку. Седла не снимать…
Дед хотел возразить — дескать, не дело идти ему пасти на ночь глядя скотину. Но события развивались сами собой, вроде бы и без тырчков, однако как-то механически заведено. Некогда было вставить слово.
— Где, батя, тут у вас можно расквартироваться? Буквально на пару часов.
— Заползайте в пуню…
И по мере того, как Керен соприкасался, хоть и мимолетно, с речью, запахами людей и животных, едва уловимыми шорохами, перезвоном уздечек и перестуком копыт, едва слышимыми (да и слышимыми ли?) шепотками и паузами между ними, словом, по мере того, как внимал навязанной ему незнакомой атмосфере, в нем зарождалось глубинное беспокойство.
Теперь Востриков шел впереди Керена: поворотив за угол сарая, они наткнулись на еще одну группу людей, нещадно чадящих табачными дымами. Плотным, не растекающимся в стороны голосом Востриков кому-то приказал: «Отправьте лошадей на выпас… Хозяин хутора покажет место…»
Разговор сошел до сбивчивого шепотка. До Керена долетали лишь обрывки фраз: «…ни в коем случае… часовых плотнее, кольцом… не сдобровать…»
Человек, которого назвали старшиной Востриковым, был небольшого роста, и единственное, что еще успел отметить про себя дед — это смешанный водочно-табачный аромат, исходящий от старшины. Однако пахло не махорочным духом, а каким-то сладковато-приторным «городским», какой обычно исходит от дорогих с длинным мундштуком папирос.
В темноте задвигались кони, глухо тукались в бока стремена и, пофыркивая, лошади потянулись в поводу за людьми. Кто-то неразличимый удивительно писклявым голоском послал в темноту матюгальник, после чего раздался хлесткий, с перетягом, удар плеткой. Ближняя лошадь дернулась, и Александр Федорович, ощутив на плече давящую массу, с трудом успел отстраниться. Рука, рефлекторно вытянутая вперед, коснулась мокрого, обрызганного грязью лошадиного бока, и снова дед поймал себя на ощущении тревоги.
Несколько лошадей прошли по грядам, на которых еще доходили кочаны капусты — они звучно, хрустко рвались под копытами и ошметками разлетались по сторонам.
Керен слышал эти звуки, понимал их причину, но, занятый внутренними ощущениями, предпочел не замечать порухи огорода-кормильца.
Когда Александр Федорович вернулся в хату, комвзвода спросил:
— Ну как, отец, — все в порядке?
— Да какой тут, к лешему, порядок, ваши кони гряды вытоптали.
— Это мелочи, издержки войны… Рассчитаемся с тобой, старик, — комвзвода поднялся с лавки и с неразлучным автоматом пошел на выход. — Схожу проверю посты… — И в обороте к Ольге: — хорошо бы, хозяюшка, кипяточку попить…
— Не сиди, Ольга, трутнем, — подхватил дед слова гостя, — задувай самовар… А то и взабыль душа томиться — подлетить надо…
Когда горюшинцы остались одни, Ольга накинулась на Вадима.
— Ну что ты все время языком волокаешь — «наши пришли», «наши пришли», — передразнила его Ольга. — Все прикусите языки и чтоб вашего духа тут не было.
— Так наши и есть, — упорствовал Вадим. — Звезды на шапках, кожаные тужурки. Автомат наш. Правда, пап?
— Да вроде бы и впрямь наши, — раздумчиво проговорил Карданов. — Оружие действительно советского образца, да и по замашкам, разговору как будто свои хлопцы…