Дикое поле
Шрифт:
Осокин снова лег. Лиза продолжала спать. Вдруг глухо пошатнулась земля, и один за другим раздались негромкие, рокочущие взрывы. Около моста через Луару, как большие грибы, выросли фонтаны воды, смешанной с песком. Издалека, с того берега реки, донесся человеческий вой и отчаянный лай собак. Самолет, описав правильный полукруг, все так же плавно и не спеша, начал набирать высоту и, поблескивая разноцветными глазами бортовых огней, медленно удалился в сторону Орлеана. Вдогонку ему — когда самолет уже почти исчезал — вдруг раздалось несколько ружейных выстрелов. Но они только подчеркнули полную безнаказанность происшедшего.
«Долго парень собирался, —
Осокин прислушался. Человеческий вой и отдельные возгласы стихли почти так же внезапно, как и возникли. Только по-прежнему отчаянно лаяли собаки. Осокину хотелось пройти до края поля и удостовериться цел ли мост, но он не решился: «А вдруг она проснется, пока я буду ходить? Нет, нельзя. Успеем ли мы сегодня доехать до Тура? Нужно купить белье для Лизы. И куклу. Самое главное — куклу… Хорошо бы купить рюкзак — в чемодан больше ничего нельзя засунуть. Почему самолет мог безнаказанно — и на такой высоте! — сбросить бомбы? Кто это выдумал, что французы решили сопротивляться на Луаре? Ведь здесь ничего не готово — нет ни окопов, ни войск, ничего».
Почти совсем рассвело. На землю ложилась густая роса — Осокин вдруг почувствовал, как у него стали влажными лицо и руки. На Лизиных растрепавшихся косичках появились прозрачные капельки.
«Только бы она не простудилась». Осокин достал носовой платок и прикрыл голову девочки. «Ну какой же я болван, — вдруг подумал он с ужасом, — не догадался зайти к доктору, чтобы он осмотрел Лизу. Больше интересовался, болит ли у меня колено». Осокин внимательно прислушался к дыханию девочки. Лиза дышала ровно, легко, на ее губах чуть-чуть вздрагивала улыбка. «Нет, как будто ничего, но все же при первом случае надо, чтобы доктор ее осмотрел… Хоть бы кончилась эта проклятая война! Но буду ли я радоваться, если война кончится вот теперь же? Это означало бы поражение Франции…» Последняя мысль была как будто совсем неожиданной, но как только она сформулировалась в сознании, Осокин почувствовал, что он думает об этом уже давно. «У Франции отберут Эльзас и Лотарингию, и ей придется поступиться частью колоний. Или проигранная война значит гораздо больше? Гораздо больше, чем потеря какой-то территории?» На этот вопрос он не смог дать себе ответ и, запутавшись в рассуждениях, против воли снова и снова вспоминал развороченную бомбами привокзальную площадь Этампа.
Солнце уже поднялось из-за тех самых тополей, откуда появился ночной самолет, когда Лиза наконец проснулась. Сборы в дорогу заняли гораздо больше времени, чем предполагал Осокин, — ему пришлось заняться непривычными делами: переплести Лизе косички, зашнуровать башмачки, умыть ее в ручье, протекавшем неподалеку, собрать букет васильков и маков «для мамы».
Переезжая через мост, Осокин увидел на песчаной косе следы двух взрывов — круглые воронки уже до краев наполнились мутной зеленой водой. Две другие бомбы, как он узнал позже, попали в реку, а пятая — в городской сад, где дотла разрушила деревянный театр марионеток. К счастью, почти все магазины в городе были открыты, хотя жители, переполошенные бомбардировкой, заходили сюда не столько для покупок, сколько для обмена впечатлениями.
Доктора Осокин нашел без труда: в первой же улице по выезде с моста ему бросилась в глаза черная дощечка с золотыми буквами: «Доктор И. Мартен». За высокими
— Вчера во время бомбардировки Этампа… Мать убита. Девочку как будто не задело, но все же лучше ее осмотреть.
Доктор посадил Лизу к себе на колени. Впервые Осокин услышал, как она легко говорит по-французски, почти не задумываясь, сразу находя нужные слова. Докторская круглая лысина, похожая на тонзуру, наклонялась к Лизе, стетоскоп оказывался то на спине, то на груди девочки; потом доктор вытащил из жилета круглые часы и то отстранял их, то приближал к Лизиным ушам. Закончив осмотр, он сказал Осокину:
— Все в порядке. Ничего ненормального нет… Может быть, нервы, конечно. Но сейчас, сразу, это трудно определить. Чем скорее начнется нормальная жизнь…
Доктор остановился, вспомнив, что вчера убита мать девочки. Неожиданная виноватая улыбка появилась у него на губах.
— Это как у Достоевского… Доктор, который посылает Илюшу в Сиракузы… — Он произнес «Ильутчу», и Осокин не сразу догадался, о чем он говорит.
— Вы узнали, что девочка — русская? Но она родилась во Франции.
— Девочка — да, но не вы. У вас слишком характерный акцент, хотя говорите вы по-французски отлично.
Осокин сразу вспомнил о том, что бумаги у него не в порядке, и заторопился было, но уйти от доктора оказалось нелегко. Пришлось выслушать целый ряд советов: как кормить девочку, как умывать, даже в какую определить школу.
— В провинции, знаете, это не просто.
А когда Осокин уже был в дверях, доктор неожиданно сказал:
— Да, была у нас «странная война», казалось, и жертв никаких нет, только вот у меня убили сына. Еще на рождество. А теперь все кончается… Как говорится, рыбьим хвостом. Может быть, второй сын вернется живым…
Доктор сказал: «En queue de poisson». «Как переведешь этот «рыбий хвост»? — думал Осокин, выходя из цветущего маленького сада. — Тупиком, ничем, ерундой? Все кончается хвостом селедки? Нет, не то… А доктор сразу определил, кто я, по акценту. Надо быть осторожней и поменьше заговаривать с людьми».
Осокину без особенного труда удалось купить все необходимые для Лизы вещи. Впрочем, он очень скоро убедился, что накупил массу ерунды (вроде двух дюжин носовых платков, понравившихся ему тем, что на них были вышиты всевозможные животные) и забыл самое необходимое: зубную щетку и чулки. Купил он и рюкзак, правда, очень дорогой — за двести пятьдесят франков, но зато настоящий, альпийский. Однако самой ценной покупкой было седло, которое он привинтил к раме велосипеда спереди: ему трудно было везти Лизу в люльке — за вчерашний день у него совсем разболелась шея.
Выбор куклы оказался самым трудным делом. Сперва Лизе понравилась большая глазастая красавица в голубом платье ненастоящими волосами. Потом целлулоидовая, очень красивая («на маму похожа!»), и под конец — негритенок с большими медными серьгами и серебряным ожерельем. После долгих колебаний Лиза выбрала целлулоидовую (ее больше всего убедило то, что с этой куклой можно будет купаться в море), но, выйдя из магазина и садясь на велосипед, загрустила.
— Тебе, может быть, кукла не очень нравится? — спросил Осокин, наклоняясь к розовой щеке Лизы.