Дитя дорог
Шрифт:
Перед выходом, он снял свое пальто, вынул все вещи, которые мы взяли, и взял это подмышку. Мы идем по улице, молчим всю дорогу.
– Таточка, – говорит дядя, входя в свой кабинет. – Я хочу с тобой поговорить. Ни Миле и уж тем более «дамам» из дома Эсфирь Яковлевны ни говори не слова.
Прежде чем уйти, я оборачиваюсь и спрашиваю:
– Дядя Пава, это белое платье… это правда… эти пятна – кровь?
Он не ответил. Я вышла.
В тот день я не пошла в дом госпожи Эсфирь. Я подхожу к самому далекому забору, вытаскиваю все вещи и кладу их, красиво сложив, под забором.
– Ну, Таня, что ты сидишь там?
– Мила, я была с дядей Павлом на складе, я хотела принести тебе несколько вещей.
– Так где эти вещи?
– Я ничего не взяла.
– Почему?
– Они были очень грязными. Я не буду кушать. Я должна пойти к дяде.
– Что случилось? Что? Ты же ненавидишь это место?!
– Он сказал, что хочет со мной поговорить.
– Ну, хорошо, иди. А я приготовила что-то очень вкусное из кукурузной муки.
– Что ты сделала?
– Приготовила оладьи!
– Хорошо, оставь мне одну.
Я чувствовала тошноту. Я не была уверенна, зачем он меня пригласил, но я что-то чувствовала… Что-то нехорошее. Не знаю что. Я зашла в дом белорусок. С трудом ответила на их восторженные благословения.
– Танечка, ты давно уже у нас не была. Пойдем, я дам тебе новую книгу. Ты принесла предыдущую?
– Нет, я не принесла… я принесу в другой раз. Извините, я должна зайти к ним. Они хотят со мной поговорить.
– Ты боишься? – спросила меня мать.
– Нет, нет. Что вдруг?!
Я стучу в дверь и вхожу. Дядя стоит, а его «жена» сидит в кресле. Оба смотрят на меня очень странно.
– Я ей объясню, – говорит Софика и поджимает губы. – Иначе она ничего не поймет.
Я стою перед ними, как подсудимая. Смотрю в глаза дяде Паве и говорю:
– Все, что ты хочешь мне сказать, скажи мне это – ТЫ! Ты же великолепно знаешь, что я все понимаю. На меня можно положиться.
– Я знаю, я хорошо знаю. Внимательно меня выслушай. Через неделю, в воскресенье, Софика и я едем в Бухарест.
– Что? Как? Вы отсюда убегаете?!
– Да, договорились с некоторыми людьми и с тем священником, которого ты хорошо знаешь. Он у нас обедает раз в неделю. Ты его знаешь?!
Киваю головой. Чувствую опасность.
– Что же вы от меня хотите? Чем я могу помочь? Ты ведь знаешь, Пава, я королева побегов. Я тебе помогу.
– Хорошо. Очень хорошо. Я тебе все объясню. Мы ничего не берем из этого дома. Никаких вещей и никаких чемоданов. Мы выйдем из гетто ночью со священником и с полицейскими. Ты остаешься здесь, и каждый день готовишь на кухне, как будто мы здесь. В день побега ты пойдешь к себе домой, но до этого зайди в «комитет» и расскажи, что я и Софика заболели тифом и не можем выйти на работу. Посещения запрещены. Это очень опасная болезнь. Запомнишь это?
– Да, запомню.
– И так на протяжении всей недели. Придешь рано утром. Зажигаешь всюду свет, зажигаешь плиту, чтобы был виден дым из трубы, и начинаешь варить еду.
– У меня вопрос. Что с хозяйками дома? Где они будут?
– На этой неделе они едут в Одессу. Они давно хотели, но у них не было денег.
– А откуда у них теперь есть?
–
– Не трудись, – говорю сухо. – Я не хочу оставлять это место. Я останусь тут со своей новой семьей, Мила с ее братом и сестрой и ее мамой. С ними я хочу остаться.
– Но тут будут ужасные битвы… ты должна думать о будущем. Русская армия продвигается очень быстро. В этом гетто будет много убийств и пожаров.
Повисло тяжелое молчание. Я ничего не говорю, только смотрю на него. Я понимаю, что он меня предает и бросает вполне хладнокровно. Всю мою жизнь я его за это ненавидела. Прежде чем выйти, я спрашиваю:
– Сказать им, хозяйкам, попрощаться с ними сейчас или мы еще увидимся?
Мой дядя не успевает ответить, как его жена прыгает как кошка и с пеной на губах говорит:
– Достаточно болтать. Делай, что тебе говорят!
Он отодвигает ее рукой и подходит ко мне, обнимает и говорит:
– Таточка, есть вещи, которые надо сделать. Запомни, что я тебя вытащил из гетто Любашевки. Ты мне должна.
Я опускаю глаза, не отвечаю. Быстро выхожу. В передней я встречаю молодую белоруску.
– Что с тобой, Таня? Ты белая как стена.
– Ничего, ничего, мы увидимся на следующей неделе. Я приду менять книги.
– Танюша, запомни, что через неделю мы едем в Одессу.
– Да, да, точно. Запомню.
Выхожу на улицу и сажусь на землю возле забора. Сижу и плачу. Снова сирота… Одинока… Это, наверно, конец.
47.
Неделя пролетела незаметно. В один из вечеров я пошла проведать белорусок. Я избегала патрулей и, поэтому, решила остаться спать у них. Мои родственники не знали об этом. Милочке я рассказала, что буду спать у них. Судя по звукам, которые доносились из комнат моего дяди, ничего особого не происходило. Я чувствовала только запах омлетов Софики. Мои белоруски ничего у меня не спрашивали. Копаюсь в библиотеке, меняю одну книгу на другую. Стихотворения Лермонтова. Большая, толстая книга. Обожаю Лермонтова, даже, наверно, больше, чем Пушкина. Я буквально влюблена в этих двух поэтов. Прежде чем мы пошли спать, молодая хозяйка рассказала, что на следующей неделе, то есть в субботу вечером, они едут поездом в Одессу, навестить их семью.
– Ты знаешь, Танюша, мы получили довольно много денег от твоего дяди. Он был очень щедр. Его подарок позволяет нам ехать поездом туда и назад.
– У вас есть разрешение?
– Конечно! Мы получили официальное разрешение из муниципалитета. Ты знаешь, Таня, Одесса тоже в румынской власти? Ты это знаешь?
– Я думаю, что так. Вы не боитесь ехать поездом?
– Нет. Нечего бояться. Поездка очень короткая. Пять часов всего лишь. Ты была в Одессе?
– Нет еще, не была.
После еды, разговоров и чтения вечер кончился. Я легла спать на раскладушке, которую они мне ставили в библиотеке. У меня была ужасное настроение, я была в сильном напряжении и всю ночь не могла сомкнуть глаз. Все думала о предстоящей неделе.