Долгий путь к себе
Шрифт:
Только теперь, на очищенном от врага поле, Матей Бессараб сошел с коня и позвал лекарей.
Сапог на простреленной ноге был полон крови. Князь увидал кровь, побледнел и упал в обморок. Видеть чужую кровь привык, своей крови боялся.
Василий Лупу бежал с поля боя, с несчастной для него речки Яловец, в свои милые Яссы.
По утрам он объезжал город. Ехал то в монастырь Галию, то в монастырь Саввы. Дел у него ни до кого теперь не было. Он ездил и смотрел. Смотрел на созданное его умом, его сердцем, его верой в Бога.
— Как-то
Турецкий султан прислал Лупу три халата и подтвердительную грамоту на владение молдавским престолом.
Престол был. Только подпирать его охотников не находилось.
Крымский хан в помощи отказал. Казаки не опомнились от речки Яловец. Да и польский король Ян Казимир выступил с сорокатысячной армией под Каменец, загородил казакам дорогу в Молдавию.
Запросил помощи великий господарь у своего зятя-казака, Богом молил поспешить.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Все утро Тимош заводил сеть на родной своей речке Тясмине.
Вернулся мокрый, усталый, но посветлевший душою.
Стаскивая грубые сапоги и холстяную одежду, глядел на приготовленную для него дорогую, ставшую привычной. Так глядел, словно в лягушку предстояло обернуться.
Обреченно натянул тонкое заморское белье, платье княжеской красоты и пышности, пошел на половину жены.
Княжна Роксанда сидела за пяльцами, расшивая золотыми и серебряными нитями плащаницу.
Княжна ждала ребенка и береглась от лишних хождений и даже от солнца.
Она улыбнулась мужу, но улыбка была вопрошающая. Маленькая, совершенно беспомощная на чужбине, Роксанда имела силу и смелость потребовать от своего казака, чтобы он без промедления шел на помощь ее отцу. Тимош дважды наорал на Роксанду, потому что это не ее, бабье, дело — лезть в государские дела, но она стояла на своем. Побить жену Тимош не смел — как бы выкидыша не случилось.
— Ну, чего глазами лупаешь? — спросил он грубо и смотреть стал не на нее — на пяльцы, а там его ждали печальные глаза Христа. Такие печальные, что сердце само собой ворохнулось в груди, невольно покосился на утиный, некрасивый живот жены, на ее белое, измученное страхами за отца, за свое будущее лицо, и вдруг — совестно стало. За постоянную свою грубость, за показное равнодушие, хотя про себя знал — без памяти любит этот ласковый теплый комочек, эту раковину морскую, чужеземную, непонятную.
Подвинулся ближе, положил руки на плечи Роксанде, чувствуя все ее белые тоненькие косточки.
— У меня только восемь тысяч, — сказал ей. — Твой отец кличет Сучаву оборонять. Он туда Домну Тодору со всей казной отправил. Сегодня как раз гонец был.
Он почувствовал, как похолодели и сжались плечи Роксанды.
— Иду я в Сучаву, иду! — сказал он несердито.
«Как же тебе не идти, — подумала Роксанда, — сокровища Лупу могут пропасть».
— Я соберу тебя в поход, — сказала она, поднимаясь.
Он кинулся на турецкий диван, разбросал ноги и руки. В комнате было прохладно, пахло цветами.
Жена торопливо вышла,
Тотчас приснилась ему туча. Та самая, что унесла у него победу на речке Яловец, под Тырговиштом.
Он мчится на своем желтом коне, а град сечет ему в лицо, и спрятаться некуда, и увернуться от градобоя невозможно. Враги близко. От них черно — так их много. Тимош оборачивается, чтобы послать в бой полки, а позади — пусто. Синее небо, голая земля и ни одного казака. Он сразу же решает повернуть коня и бежать, но слева и справа верные Карых и Загорулько. Они идут бок о бок с ним, чтоб защитить от ударов, а ему это не нужно. Они мешают бегству.
— Да чтоб вы пропали! — бормочет он, и в это же мгновение сабли врагов падают на голову, но Карых и Загорулько закрывают его, и он наконец свободен. Он бежит. Небо перед ним чистое, земля гладкая, но совесть у него не чиста. Он оглядывается и видит окровавленных Карыха и Загорульку. Они все еще машут саблями, умирая за него.
Проснулся: Роксанда трясла за плечо.
— Ты плакал во сне, — сказала она.
— Плакал? — удивился он. — Да нет, я не плакал. Хлопцев порубали… Господи! Что за сон? Они же все живы, и Карых, и Петро Загорулько.
— Пусть только во сне тебе бывает страшно! — сказала Роксанда. — Я знаю, ты — герой. Да превзойдет твоя слава славу Александра Македонского.
Тимош поднялся с дивана.
— Куда нам, казакам, с царями славой мериться. Быть бы живу! — привлек к себе Роксанду, и она тотчас прижалась к нему, и он почувствовал ее живот. — Роди мне казака!
— Я рожу близнят! — уверенно сказала Роксанда.
Тимош засмеялся и, смеясь, пошел из горницы жены поглядеть, что ему собрали на дальнюю дорогу.
— Проточная вода успокоится, а враг — никогда, — сказал Богдан Хмельницкий, оглядывая Тимоша. — Не успели поздороваться, а уже приходится «до свидания» говорить.
Тимош, войдя к отцу в канцелярию, приметил, конечно, что у окна на лавке — теперь он был за спиной — сидит какой-то молоденький шляхтич из богатых, но кто таков, не узнал, а спросить у отца было не ко времени, слушал наказ перед дорогой.
— Одно хочу тебе сказать; хоть и к родне идешь и хоть не ты в них, а они в тебе нуждаются, помни; если твой правый глаз не доверяет левому — этого не стыдиться нужно, а радоваться, значит, голова на месте. И упаси тебя Бог в княжескую милость рядиться: ты — казак. Для памяти турецкую присказку тебе дарю: подрежь уши ослу — он все равно газелью не станет.
Тимоша разбирала досада: его поучали при постороннем человеке. Чтобы показать отцу, как это его задевает, он резко повернулся к богатому молодчику, присел, а присевши, хлопнул себя ладонями по бокам, как петух крыльями бьет, да так и покатился со смеху.
— Юрко! Ты ли это?
Юрко давно уже стоял, ожидая, когда с ним заговорят.
— Я, — улыбнулся Юрко радостно, но с места не сдвинулся.
Тимош подбежал к нему, обнял, повернул туда-сюда!
— Экий ты! Я думал, княжич иноземный к нам прибыл.