Дом тихой смерти (сборник)
Шрифт:
— Знаете, пан редактор, почему я улыбаюсь? Потому что первый раз услышал от вас правду. А теперь скажите, рассмотрели ли вы как следует эти шахматы?
— У меня не было времени. И что там рассматривать? Я их пересчитал, фигуры были все в наличии, бриллианты тоже на своих местах. А рассматривать? Я ведь эти шахматы много раз рассматривал в детстве, отец очень дорожил ими. Он получил их от немецкой шахматной федерации в награду за выдающиеся успехи. Отец трижды был чемпионом Германии, одержал победу даже над выдающимся шахматистом всех времен и народов доктором Максом Эйве. — В голосе журналиста
— Это действительно выдающиеся успехи, — согласился Бакс. — Фамилия вашего отца фигурирует в энциклопедии, изданной в Германии до войны. Известна ли вам их стоимость?
— Что касается материальной стороны дела, то стоимость их огромна. Для меня не это главное — ведь они память об отце. И они принадлежат мне!
— А вот я совсем не уверен, что они принадлежат вам. — Я знал, что Бакс прекрасно разбирается во всех тонкостях уголовного, а также гражданского и всех прочих кодексов. — Будучи причиной совершения преступления, они подлежат конфискации в пользу государства. К тому же они неоднократно нелегально провозились через границу — два раза в прошлом году и один раз в этом. Ведь так, господин Свенсон? — он взглянул на старшего из братьев. Тот молчал, и это молчание было красноречивее слов. — Впрочем, майор все объяснит подробнее, когда придет время. Так что же, господа, вам и в самом деле неизвестна тайна шахмат вашего отца?
Ответом ему было исполненное удивления молчание сыновей Нормана Миллера. На лице Бакса проявилась гримаса, которая с равным успехом могла означать и довольную усмешку, и улыбку сострадания. Мы с поручиком навострили уши.
— Выходит, понятия не имеете? А жаль. И особенно должны сожалеть вы, пан редактор. Завещание своего отца вы наверняка помните до последнего слова, ведь так? Если нет — могу напомнить. — Будучи человеком умным, вы не могли не обратить внимания на исполненные тайного смысла слова, относящиеся к шахматам вообще, а к черному коню в частности. Разве я не прав?
— И в самом деле, отдельные фрагменты завещания показались мне не совсем понятными.
— Я сожалею, что вы не сделали из них никаких выводов.
— У меня не было времени! Я собирался обдумать их позже, потом…
— В Швеции?
— Вы не можете доказать, что я собирался остаться там насовсем. А если бы даже…
— Это уже не мое дело. Вернемся к моему. Хочу вас заверить, что вам не стоило так спешить с отъездом в Швецию до того, как вы прочитаете адресованное вам письмо вашего отца.
— Письмо? Какое письмо? Мне?!
— Да, письмо, адресованное лично вам. Впрочем, его можно прочесть и сейчас.
Бакс вытащил из мешочка всех коней и подал их Милевскому. Тот неловко взял их руками, скованными наручниками, белых в одну руку, черных — в другую, подержал, сравнивая.
— Не правда ли? — с торжеством спросил Бакс. — Белые тяжелее? А теперь давайте-ка их сюда!
Открутив головку одной из черных фигурок, он вытащил изнутри свернутую бумажку и помахал ею перед носом журналиста.
— Вот оно, письмо вашего отца!
— Если письмо адресовано лично мне…
— …вы его и получите! Если, конечно, таково будет решение суда. А пока мне придется его зачитать, так как это нужно для расследования дела.
Он читал медленно, отчетливо произнося
«Дорогой Конрад! Это мои последние слова, обращенные к тебе. Я знаю, что победил в турнире ты. Ты должен был победить, ибо ты любил шахматы так же, как и я. Лишь мы двое в нашей семье понимали истинную красоту этой благородной игры. Ты победил и будешь очень богат. Последние слова старого отца: баня в нашем доме, староиндийская защита, черный конь. Все-таки стоило учиться играть в шахматы, правда, сынок? Стоило совершенствоваться в этой лучшей из игр! Я верю, что ты достойно сумеешь использовать доставшееся тебе состояние, что ты всегда будешь помнить о чести нашей семьи. Тебе досталась славная фамилия, и я уверен, ты придашь ей новый блеск, покроешь ее новой славой! В шахматах еще никто не достиг высочайшей вершины, может, это суждено сделать именно тебе? Или твоим сыновьям. Будь счастлив, дорогой Конрад! Твой отец».
Закончив чтение, Бакс взглянул на журналиста. Тот опустил голову, по щекам его скатились две крупные слезы. Не знаю, как другие, но я почувствовал что-то вроде жалости.
— Неужели вы и теперь ни о чем не догадываетесь? — спросил детектив.
Журналист отер слезу тыльной стороной ладони и поднял голову.
— Баня… Она находится в подвале этого дома. Отцу иногда приходили в голову эксцентричные, если не сказать больше, идеи…
— А мне так кажется, что ваш отец был просто остроумный человек… И верил в сообразительность своих сыновей, а особенно любимого, младшего. И в целом он оказался прав.
— Благодарю вас. Но если вы рассчитываете, что в благодарность за комплимент я признаюсь в убийстве сестры и пани Решель, то ошибаетесь. Я уважаю вашу феноменальную интуицию, пан Бакс, но в данном случае она вас подвела, не я лишил жизни этих женщин. Или вы можете привести доказательства? В его голосе прозвучала нотка иронии.
— Не торопитесь, пан редактор, все в свое время, — в голосе детектива, напротив, прозвучала веселая нотка. — Всему свое время. Куда вы дели свой пистолет? Да, тот самый, из которого вы стреляли в меня.
Журналист замешкался с ответом не более, чем на три-четыре секунды. И спокойно процедил:
— Скажем так: никакого пистолета у меня не было.
— А! — покачал головой Бакс. — Вот этого я не ожидал! Ведь вы же сами признались, что стреляли в меня, и даже добавили: «Жалею, что промахнулся!» — это ваши слова, сказанные при свидетелях. Ну да бог с ним, вы наверняка бросили его в канал, каждый на вашем месте сделал бы то же самое. Но вот почему вы не выбросили вместе с ним тряпку?
— Какую тряпку?
— Да вот ту, которая находится в тайнике вашего «мерседеса». На ней видны четкие отпечатки пистолета, дело экспертов установить его марку и калибр и сопоставить с пулей — вот она, у меня в кармане.
— Вы сами могли подложить мне эту тряпку!
— И это я стрелял в вас? Я мог бы взять вас за ручку и снять отпечатки пальцев, не правда ли? — произнес детектив уже с издевательской ноткой и добавил: — Кажется, мне придется изменить свое мнение о ваших умственных способностях. И вы сами заставите меня сделать это!