Дом веселых нищих
Шрифт:
Подумал я: где лучше сыщешь? И остался.
Была мастерская небольшая, на шесть станков. Восемь рабочих, я девятый. Работали по десять часов, а вечером все вместе или в карты играли, или песни пели. Пьяные каждый день напивались. Всё, бывало, денатурат перегоняли на спирт. Это моя обязанность была. Сидишь и трясешь бутыль с денатуратом, а потом через ватку цедишь.
Напьются вечером работники и начнут ругать все и вся. А больше всего войну костили, и так это у них складно выходило, что никак не переспоришь их. Особенно
Говорили ребята, что Шмель раньше в Москве на заводе работал и за свою ругань даже в тюрьме сидел, а потом без работы мотался с волчьим паспортом, пока наш дядька не подобрал его к себе.
Хотелось мне с ним поближе познакомиться, да не пришлось. Выгнали меня. №
И выгнали-то из-за него.
Принес как-то вечером Шмель книжку, подает мне.
«Вот прочти-ка мальцам. Больно веселая сказка…»
Ну, я взял и стал читать. Читаю и вижу, что сказка-то не простая, а про нашего царя, и таким он палачом выведен, что даже читать страшно. Ребята присмирели, слушают. Вдруг появляется наш дядька-хозяин. Сначала и не заметили его. Послушал немножко дядька, потом говорит:
«Покажи-ка книжку-то».
Я и дал ему, а он ее в карман и говорит:
«Завтра я приставу покажу. Узнаю вот, можно ли такие книжки читать».
И ушел.
«Ну, — говорит Шмель. — Удирай сегодня же… А то в тюрьму посадят. Политическая это книжка».
Собрали мне мастеровые пятерку денег, я и ушел.
Потом работал в Клястицах у бараночника и тоже не усидел долго на месте, потому что начал я ребятам проповедовать про хозяев, что обирают они рабочих. Однажды наш булочник услышал, ввязался:
«Так, говоришь, хозяева рабочих обирают?»
«Обирают».
«Значит, и я обираю?»
«Обираете», — говорю, потому что никак мне не вывернуться и надо крыть на чистоту».
Подумал, подумал булочник.
«Так, так, — говорит. — А я думал, что от голода тебя спас да от смерти. Ну, коли я кровосос, то получай расчет и шагай дальше.
Долго болтался я после этого. Однажды арестован был — в облаву попал.
Нагляделся всего, а главное — на что ни взгляну, все слова Шмеля-слесаря вспоминаю: как он говорил о рабочем классе, так все и выходило правдой.
Потом попал в одну деревню. Батрачил, с хозяином воровать лес по ночам ездил. Потом в драке порезали меня парни. В больнице долго лежал. Тогда и письмо сочинил вам от скуки.
Колька встал, отряхнул листья, прилипшие к платью.
— А как же война? — спросил Роман. — Значит, не был на войне?
— Нет, — усмехнулся Колька. — Там без меня обошлись… Ну вот что, — сказал он. — Иди домой, а завтра опять приходи сюда.
Колька засмеялся, шлепнул Романа
В этот же вечер Роман, не удержавшись, раскрыл матери свою тайну. На другой день она пошла вместе с Романом и на пустыре, плача, обнимала растерявшегося и сконфуженного оборванца. Потом вместе пошли домой.
Только поздно вечером, когда уже все были в кроватях, улеглось радостное возбуждение.
— А ты давно с фронта? — спросил Колька брата.
— Весной приехал. Наша часть сюда нарочно послана.
— На отдых?
— Нет.
— Значит, пополняться?
— Нет, — сказал Александр. — Мы приехали, чтобы поддерживать Временное правительство и ударить кое-кого как следует. Ты что-нибудь слыхал о большевиках?
— Слыхал, — сказал Колька, и в его голосе Роману послышалась усмешка.
— Ну так вот. Понимаешь, какое положение? Мы на фронте кормим вшей, a тут изменники сдавать Россию хотят.
— Это кто же вшей-то кормил? спросил Колька.
— Мы кормили, — сказал Шурка холодно.
— И ты кормил? А еще что делал?
— Воевал.
— С корнетом? Немцев маршами пугал?
Роман с удовольствием следил за разыгравшейся ссорой братьев.
— Никто не собирается сдавать Россию, — сказал Колька. — А сам народ хочет кончить войну и уходить с фронта.
— Врешь. С фронта бегут только мерзавцы и сволочи.
— А ты как же?
Роман фыркнул. Ловко Колька поддел брата. Александр засопел и некоторое время молчал. Потом вдруг спросил:
— Ты в большевики, что ли, записался?
Колька только усмехнулся.
— Давай спать, — сказал он. — Об этом в другой раз поговорим. Ладно?
БОЛЬШЕВИКИ
Странные вещи творились в доме. Квартиры разделились на враждебные лагери. Везде спорили.
У Рожновых каждый вечер собирались соседи и знакомые. Приходил дворник, сапожник Худоногай, изредка кузнец, зачастила Настасья Яковлевна.
Говорили о политике. На политике все помешались. Даже дед и бабушка ввязывались в спор. Они были за царя и за старое. Александр стоял за Временное правительство. Колька ругал всех и называл себя большевиком. Только сестра, мать и
Роман хранили нейтралитет. Сестру политика не интересовала, мать слушала всех и молчала, а Роман приглядывался и прислушивался к спорам.
— Свобода! А на кой ляд нужна она? — спрашивала бабушка сердито. — Какая же это свобода, если жрать нечего?
— Ты ничего не понимаешь, — говорил Александр. — Голод был бы и при царе. Корень в экономических причинах. Голод — неизбежное наследие войны.
— А коли так, то к чертовой матери войну, — г говорила улыбаясь Настасья Яковлевна.
— Верно! Долой войну! — поддерживал ее Ко-* лька. — Большевики этого и хотят.
По вопросу о войне Колька имел солидную1 поддержку со стороны Худоногая.