Дорога в декабре
Шрифт:
Саша ничего не отвечал, уходил раздраженный.
Ничего бы отец не сделал. Он устал и умер. Мог бы и дальше жить, усталый. Предпочел умереть.
— Ну что ж ты так мучаешь меня, сынок? — начала мать сразу на высокой, слезной ноте.
— Всё, всё, всё, давай сразу прекратим это… — скривился Саша, глядя на маму, она выглядела утомленной, как всякая русская женщина, прожившая полвека.
— Ну, конечно, что мать может сказать…
— Мам, ну перестань. Чаем напоишь меня?
— Ты где был-то? — спросила мать, ставя ржавый чайничек.
— В Москву ездил.
— Чего
— Меня только ты ждешь, — Саша улыбался и говорил это словно в шутку, но знал при этом, что матери приятно и радостно, что он хоть помнит о ее любви.
— Ну, чего тебя тогда носит по свету?
— Носит чего-то…
— Ты нетерпеливый очень, Саша.
— Не нравится терпеть.
— Я вот, знаешь, еще когда ты был совсем маленький, заметила. Ты расплачешься ночью, и если я очень хочу, чтоб ты заснул, ты никогда не засыпал. Таращился во все глаза. А как решу, что буду сидеть сколько надо, ты как-то неприметно тогда убаюкивался, — мама поставила перед ним чай. — И спал крепко.
— Зачем ты мне это говоришь? — спросил Саша, меланхолично размешивая сахар.
— Не торопись, сынок, я тебе хочу сказать.
— Я не тороплюсь.
— Если ты прав, все так и будет, как хочешь. Не торопись.
— Хорошо, мама. Как у тебя дела?
— Какие у меня дела, кроме тебя…
Так и поговорили.
Позвонил Безлетову. «Саш, перезвони через минуту, если не затруднит».
«Не затруднит», — подумал с неприязнью. Отчего-то расхотелось перезванивать. А чего делать: домой идти? Озвереешь там… Перезвонил.
— Кому звонишь? — спросила мама, когда он номер набирал.
— Безлетову…
— Может, он тебя пристроит куда? — сразу за свое принялась мать. — На работу? А, сынок? Он вроде в институте работал…
— Вот-вот, об этом и поговорим, — отшутился Саша, хотя в иной момент огрызнулся бы. Мать, завидев любого приличного, с ее точки зрения, человека, немедленно хотела Сашу куда-нибудь пристроить.
На прощанье она сунула Саше пятисотрублевку, извлеченную из тощего кошелька. Кажется, там еще одна такая же была, и все.
«Какой жалкий кошелек, — думал Саша, — в цветах каких-то красных, с брюхом обвислым… Обиженный какой-то… Тьфу, как противно мне…»
Безлетов больше не преподавал в университете. Он работал в администрации. «Советник губернатора» — так было написано на визитке, которую Безлетов подал Саше.
Они сидели в кафе, в центре города, за деревянным лакированным столом.
— Есть будешь? — спросил Безлетов.
— У меня денег нет, — Саша не имел никакого желания тратить подаренную матерью пятисотку, но и отказываться от обеда тоже не хотелось. «Пусть покормит меня», — решил Саша вполне цинично. Есть очень хотелось. Саша грыз зубочистку и одновременно курил. Так и сидел, одновременно с зубочисткой и сигаретой в зубах.
— Что будешь? — спросил Безлетов.
— А вы будете обедать? Вот закажите мне, что и себе. Чтоб я не мучился с выбором.
Безлетов сделал заказ, вполне пристойный — с первым, мясом и десертом.
— Сейчас я тебя познакомлю с одним человеком, — сказал Безлетов. — Мы с ним работаем вместе. Он иных взглядов, чем я. Часто спорим с ним. Но я очень хочу, чтоб вы пообщались. Мне кажется, он какие-то важные вещи понял…
— Которые я еще не понял, — улыбаясь, сказал Саша: им несли супчик. Над супчиком вился дымок.
Безлетов улыбнулся в ответ.
«Что же я так проголодался, даже нехорошо… — думал Саша, яростно потребляя суп. — Замерз просто», — оправдал он себя.
— Ну что, Саша, как дела? — поинтересовался Безлетов. Он держал в руке ложку с супом, который так и не начал есть, что-то колдуя с салфетками.
«Вот хотел судью убить, но не получилось», — мысленно ответил Саша бодрым голосом, глядя на оливку в ложке Безлетова. Но ничего вообще не сказал, только скорчил неопределенную гримасу.
— Где ваш человек-то? — спросил Саша.
— Придет скоро. Работы много.
— Он тоже советчик? Чем занимаетесь?
На этот раз гримасой ответил Безлетов, угадавший почти не таимую иронию в вопросе Саши, — гримаса Безлетова означала, что говорить несерьезно на эту тему ему не хочется, впрочем, и серьезно тоже. К тому же долго объяснять.
— Саша, знаете… По большому счету ваша судьба не должна меня трогать. Вы — посторонний мне человек. Но… Как бы пошлости не сказать… Память о вашем отце… И сами вы мне симпатичны, потому что… кажетесь живым…
Саша понимающе кивал — а вернее, достаточно небрежно изображал эти понимающие кивки: «Да, да, я слушаю вас внимательно, да, да, это все верно, мы оба любили папу, и я действительно кажусь живым…»
Безлетов приметил некую вялую неискренность и сморщился так, словно оливка попалась невкусная.
— Саша, вы никогда не замечали, что действия «союзников» представляют весьма странную смесь мужества и шутовства? — вдруг сменил он тональность. — Мало того, ваше мужество — это мужество шута, который поначалу честно думает, что его не накажут, а потом удивляется, что наказали, и продолжает шутовство уже из мазохизма.
— В точку, — сказал Саша. — Я именно так и думал.
Он доел суп и теперь выглядывал официантку со свининой.
— Вот ты опять ерничаешь. Тебе это не к лицу, ты не думаешь?
— А что это вы ко мне все время то на «вы», то на «ты»? — спросил Саша.
Безлетов в течение секунды внимательно смотрел на Сашу, напряженно думая о чем-то. Саша, улыбаясь, разглядывал Безлетова.
— Да какая разница, — ответил Безлетов, тряхнув головой. — Ты мне скажи, пожалуйста, что вы хотите? Я тут… получил доступ ко всем вашим документам, партийным манифестам, программе вашей, листовкам. Изучил все это внимательно. Много пафосной брани, всхлипов, истерик, слов много. Но я одного не пойму: чего надо-то вам? Ну, вот вы умеете мужественно ерничать, получать по лбу и опять подставлять лоб — а дальше? Хотите установить порядок? А в чем он выражается?