Другая жизнь. Назад в СССР
Шрифт:
Вот и я до конца дня исполнял роль «слона», важно вышагивающего по школе с палкой и сумкой. Приходили старшие ребята из нашего двора с обещанием набить харю любому, кто посягнёт… Хе-хе… Но никто ко мне не приставал.
С последнего урока, которым была физкультура, меня отпустили, но я всё-таки переоделся и вышел со всеми на бывшую нашу свалку, превратившуюся в футбольный стадион, который, из-за плохого дренажа, постепенно превращался в водоём для выведения лягушек. Играть в полноценный футбол на нём было уже проблематично, а вот бросать гранаты, мячи и сдавать другие нормы ГТО, —
Что ученики и делали, а я немного побегал, активно прокачивая засбоившие в учительской лёгкие, и три раза выполнил комплекс китайской гимнастики из ста восьми форм. Не для того, чтобы как-то выделиться, а для здоровья. Мне очень нужна была прокачка лёгких, причём в медленной, релаксационно-медитационной манере. Дома их делать категорически не получалось.
Меня вёл, естественно, «внутренний голос» и его память. Комплекс я делал ещё в больничном коридоре, когда разрешили выходить из палаты, а потому движения получались слитные, а погружение в дзэн глубоким. Таким глубоким, что обращение к себе по имени до моего сознания дошло только на третий или четвёртый окрик физрука.
Сфокусировав взгляд, но не останавливая процесс перекачки энергии, я показал глазами, что слышу его.
— Что за гимнастика? — спросил он. — Похожа на китайское У-Шу. Нам китайцы показывали, когда я в институте физкультуры учился. Это ещё до событий на Даманском было. Потом те китайцы исчезли и наши занятия прекратились. А мне нравилось. Правда их мистику про внутреннюю энергию я отвергал. Какая там энергия? А вот концентрация внимания и силы это — согласен. А ты я, смотрю, совсем отключился, да? Это тебя в клинике научили?
— Да! Это я так тело восстанавливал. С помощью концентрации внимания. Извините, мне нужно закончить комплекс. Это очень важно не прерывать его, иначе, всё, что сделал — зря. И может даже навредить.
Физрук хмыкнул, но отошёл в сторону.
На самом деле, я «вроде как» придумал этот комплекс сам. Разучивая его по частям, я, естественно, привлёк внимание профессора. Однако, эти куски были так похожи на обычные разминочные упражнения, что профессор сильно удивился, когда я собрал их вместе. Он, потом, естественно, зарисовал их и, назвав «реабилитационной гимнастикой Коновалова», включил в научный труд, но мне было совершенно пофиг, и даже наоборот.
Снова включившись ментально в движение тела, я довёл комплекс до финала и очнувшись, сделав несколько полных вдохов и выдохов, и закончив медитацию, подошёл к продолжавшему наблюдать за мной физруку.
— А ведь ты, и правда, находился в трансе, — задумчиво произнёс он. — Я такое видел на тренировках у ребят из азиатских республик, но они, э-э-э… Ладно, не суть! У тебя было такое же отречённое от всего лицо и совершенно пустой взгляд. Интересно, что ты чувствовал?
Я заметил, что учеников уже нет и мы на стадионе с физруком одни.
— Формы заучены и тело выполняет их само. Мозг полностью сконцентрирован на дыхании. Он отсчитывает вдохи и выдохи. На одно движение, обычно, вдох и выдох. Вдох на начало движения, выдох на конец. В конце короткая концентрация силы, то есть — напряжение всего тела.
— Сложно. Китаец это нам не говорил.
—
— И что ты чувствуешь?
— Снимаются зажимы, неработающие мышцы расслабляются, лёгкие работают полноценно… Должны работать… У меня пока сбоят…Тело работает, а голова отдыхает. Пустота в голове. Мысли две: «раз» и «два». И всё…
— Интересно. Хотел бы сам попробовать.
— Приходите. Я здесь буду теперь каждый вечер в семь часов медитировать.
— Это разве медитация? — удивился физрук.
— Это именно медитация, только в движении. Так сказал профессор. Он директор медицинского НИИ нейрохирургии в Москве. Имени Бурденко, кажется.
— Директор института нейрохирургии? Как это тебе повезло, что он тобой занялся?! У тебя кто родители? Или Бабушки с дедушками? Что аж целый профессор и директор Московского института во Владивосток приехал…
Я «скромно» пожал плечами и вопрос проигнорировал.
После школы ко мне попытался зайти Валерка Грек, он ждал меня, пока я наговорюсь с физруком, но я его отшил, сославшись на жёсткий распорядок дня. Он соблазнял меня диском «Uriah Heep» «Look at Yourself», но я не повёлся. Во-первых, он у меня уже был в записи, но я этого сообщать Валерке не стал, во-вторых, мне не нравился «Uriah Heep», в третьих, у меня, действительно, был распорядок дня, которого я придерживался неукоснительно.
Как как-то сказал мой «внутренний голос»:
— Э-э-э… Так вот что. Если мы не хотим снова за решётку, если хотим до шлема добраться, с сегодняшнего дня все склоки прекратить. Не играть, не пить, не воровать… без меня. Жаргон и клички отставить, обращаться друг к другу только по именам, даже тогда, когда мы одни.
— Чего? — не понял я.
— Джентльмены удачи, — пояснил он.
— А-а-а-а…
Так вот, по «распорядку» после школы у меня был обед и короткий, часовой сон. Потом чтение и начитка новых тем к урокам и старых, мной пропущенных за время «коматоза». Потом я отводил время на музыку. Либо играл на гитаре сам, либо приходил Громов, и мы играли с ним «дуэтом». Я вел ритм, а он соло. Это нужно было ему, в первую очередь, так как школьный ансамбль готовил выступление на выпускной вечер.
Они коллективом разучивали песню «Когда уйдём со школьного двора». Песню, которая впервые прозвучала в фильме режиссёра «Розыгрыш» в 1976 году. Прозвучала в мире моего «предка». А в нашем мире она прозвучала ещё четыре года назад в исполнении Женьки Дряхлова и теперь звучала из всех радиоточек страны. И не только она звучала. Звучали «Белые Розы», «Детство», «День рождения», «Глупые снежинки», «Вечер холодной зимы», «Медленно уходит осень», «Светка Соколова». И звучали они в исполнении того школьного ансамбля, который собрал Женька и который развалился, как только он «уехал в интернат». Так, между прочим и объявляли: «Звучит песня поэта и композитора Евгения Семёнова в исполнении авторского коллектива „Радуга“ под его управлением». А то, что членам этого коллектива не было и восемнадцати лет, а его руководителю и того меньше никто не говорил.