Друзья встречаются
Шрифт:
Он потоптался на месте, сокрушенно мотая головой, и вдруг спросил, с опаской оглядывая Митино военное обмундирование:
– А вы не большевик?
– Большевик, - усмехнулся Митя.
Старик отодвинулся от него и, сунув нос в воротник, молча забарабанил в ворота.
– Прощайте, папаша, - кивнул Митя, застегивая кобуру.
– Я не папаша, - огрызнулся старик.
– Я действительный
Митя покачал головой и сказал серьезно:
– Собственно говоря, действительно вас надо бы раздеть.
Старик испуганно съежился и неистово забарабанил в ворота. Митя шел по пустынной улице и смеялся. Его никто не слышал. На лицо падали мягкие снежинки, лицо было влажно, как от слез… Странный город… И странные чувства преследуют его в этом городе сегодня… Зачем и куда он идёт?
Он остановился перед большим серым домом на Николаевской, возле ипподрома. Неужели он шел в этот дом? Неужели он думал об этом, когда уходил с вокзала, сказав товарищам, что идет погулять? Неужели он хитрил сам с собой, кружа по окрестным улицам, и знал, что всё-таки придет к этому дому?
Может быть. В конце концов, вполне естественно, что он пришел навестить старого друга и учителя (но старый друг и учитель на фронте - он это знает). Митя постучал в ворота (возможно, он уже вернулся о фронта). Митя постучал сильнее (может быть, вообще никого уже нет - уже целый год он не писал Новикову и не имел о нем известий). Митя вздохнул и опустился на тумбу у ворот. Он не видел Сергея Федоровича Новикова с того памятного дня, когда крамольный студент садился рядом с жандармом в розвальни, чтобы из одной ссылки ехать в другую. Теперь это уже не ссыльный студент, а крупный политический работник, боевой фронтовой комиссар.
Митя писал Сергею Федоровичу нечасто. Ответы получались тоже нечастые, но они были подробны. Эти письма политического наставника, деловитые и дружественные, Мите всегда были дороги и всегда как бы подталкивали вперед. Иногда в этих редких письмах были коротенькие приписки жены Новикова - Геси Левиной, два-три приветливых слова, поклон… Какая-то она сейчас? Господи, неужели он увидит её, через несколько минут увидит!
Митя растерянно и робко улыбнулся в темноту. Из парадной выглянула чья-то голова в картузе.
– Вам кого?
– спросила голова, подозрительно оглядывая гостя.
– Мне в шестнадцатый номер, - ответил Митя, вставая с тумбы.
– А вы кто будете?
– спросила другая голова, просовываясь в дверную щель ниже первой.
– Я в шестнадцатый номер, - повторил Митя.
– Я только что с фронта.
– С фронта?
– заинтересовалась первая голова, и из парадной вышел
– А как там на фронте? Какие известия?
– Известия потом, - сказал Митя, - обратно пойду, всё, что хочешь, расскажу. Ты мне сейчас ворота открой, товарищ дворник.
– Мы не дворники, - вмешалась перепоясанная накрест шалью женщина, вылезая из парадной.
– Дворников у нас теперь нет. Мы домовая охрана из жильцов. По очереди ночью дежурим.
– Слушай-ка, товарищ, - дернул Митю за рукав вихрастый паренек.
– Ты про фронт всё-таки скажи. У меня у самого батька вчерашний день на Юденича ушел.
Пришлось рассказывать о фронте - о всех фронтах. Паренек впился в Митю, словно клещ, и продержал бы его у ворот до утра, если бы Митя через полчаса решительно не потребовал, чтобы ему открыли ворота. Женщина достала из-под юбок большой ключ и отперла калитку.
– Я тут подожду тебя, - сказал паренек, с сожалением пропуская Митю под арку ворот.
– Ты когда назад-то пойдешь?
– Не знаю, - отмахнулся Митя.
– Может, через час, может, раньше.
Он прошел во двор и ощупью поднялся по темной лестнице в четвертый этаж. Чиркнув спичкой, он нашел нужную дверь и позвонил. Ему долго не открывали, и, позвонив ещё раза три-четыре, он заметил, что ручка звонка дергается слишком легко, - по-видимому, проволока, соединяющая её с колокольчиком, оборвана. Тогда он легонько постучал и тотчас услышал по ту сторону двери какие-то шорохи и лязг железа.
Митя поспешно оправил ремень на полушубке и уже прикоснулся к папахе, чтобы оправить и её, но тут открылась дверь - и Митя, как был, так и остался с поднятой рукой.
…Она стояла на пороге. За спиной её теплился синий огонек, фигура её была точно вырезана черным по бледно-синему фону и вставлена в узкую раму распахнутых дверей. Лица её, обращенного в лестничную тьму, не было видно. Чуть белел овал его, и вспыхивали влажные пятна глаз.
– Скорей!
– сказала она, видя, что Митя не трогается с места.
– Скорей входите, а то напустите холоду.
Он вошел в кухню. Она повернулась к нему и тихонько вскрикнула:
– Митя! Вы?
– Я самый, - сказал он, сильно встряхивая поданную руку.
– Как живете? Как Сергей Федорович?
– Сережи нет. Он в Сибири.
– Давно?
– С тех пор как Восточный фронт перевалил через Урал. Он всё время на Восточном. А вы откуда свалились?
– Почти из дому. С Плесецкой. Из-под Архангельска.
– Давно там?
– С самого начала северной истории, с. июля прошлого года.