Дубль два
Шрифт:
Как уж вышло так, что одно из предвечных деревьев решило помочь своим человечкам поработить или уничтожить остальных, живших дальше — никто не знал. Но, видимо, раз есть ум — значит, есть с чего можно сойти. Или из чего выжить. И человечки, что копошились вокруг, стали первыми рабами нового порядка. А уже они, по образу и подобию, как водится, принялись подчинять себе окружавших соседей. Старая как мир, а то и ещё старше, схема: убить, опозорить или высмеять чужого Бога, чтобы забрать его силу и ресурсы. Как в компьютерных стратегиях, что так нравились мне раньше, только предельно, до отвращения, грубо и откровенно. Ничего лишнего.
Деревьев, что составляли
Доли и наделы присоединялись к пятну власти Чёрного Дерева, что язвой расползалось по Земле. Сперва это было очевидно: пустыня, возникшая за несколько поколений на месте зеленых лесов — не та вещь, которую можно легко спрятать. И за гнев Богов её выдать получалось не всегда. Слуги сумасшедшего Бога научились подсаживать-прививать черенки к живым деревьям других племён и стран. Злобные симбионты прилетели не из космоса.
Свободных первых разумных жителей планеты теперь можно было практически пересчитать по пальцам. Часть из них хоронилась в нехоженых местах, куда не могли добраться даже специально подготовленные десанты. Чаще всего потому, что там не было ничего для них выгодного и нужного, кроме тех самых изолированных, лишённых последователей и помощников, старых деревьев. Их тайные уголки были известны или примерно известны, но «прививку» откладывали до поры. Хуже всего было тем, кого подчинила злая воля, привитая двуногими. Память никуда не уходила. Люди, веками поклонявшиеся древним деревьям на разных континентах и островах даже не замечали, что из поколения в поколение чуть изменялись просьбы и правила, советы и сны, что навевали старые Боги. Потому что говорили уже не они. Да, окна Овертона придумал тоже не Джозеф Овертон.
Я сел на пол ещё на словах о ледниковых периодах, которых, оказывается, было несколько. Дальше просто слушал. Хотя, нет, не просто. Разинув рот, слушал рассказ лесника, тянувшийся плавно и неторопливо, будто какая-то кочевая песня, старая, как мир. Или колыбельная. Или отходная. Поверить в то, что где-то растёт Чёрное Дерево, которому подчиняются люди, да не из последних, судя по всему, было трудно. Но то, что дед твёрдо уверен в том, что говорит — было очевидно. А ещё то, что прутик будто прислушивался к его рассказу. И на том месте, где шла речь про страшную прививку зла — заметно вздрогнул. Прутик. Маленькое деревце. В закрытом помещении, где нет сквозняков. И мышц, чтобы заставить шевелиться ветки, как я помнил по школьной программе, у дерева быть не могло. Поэтому вздрогнул тоже.
Горько звучали слова о порабощённых старых Богах. Тоскливо. И без зла — чистая констатация факта, как у классика: «мы рубим — гнутся шведы». Только наоборот. А меня всё сильнее заботил вчерашний вопрос: «зачем я тебе, дядь Мить?». И ещё было по-прежнему страшновато.
Старик замолчал. Поднял левую руку и снова пошарил по стене за собой. Опять не глядя. Столб света посреди овина истончился и исчез буквально за пару секунд. Видимо, перекрылись отверстия, впускавшие свет снаружи. Это если пытаться мыслить логически. К чему ситуация располагала слабо, мягко говоря.
— Вот такие дела, Славка, — вздохнул он.
— Ага, — поддержал я. Промолчать не получилось.
— Предлагаю тебе выбор, — начал он, повернув голову ко мне, опять будто бы с трудом оторвавшись от деревца, что снова повернуло листья кончиками вниз.
А я напрягся ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда уж ещё? Кино все смотрели, книжки тоже читали. Варианты «или ты служишь злу рабом, или компостом» казались очевидными. Становиться перегноем как-то не хотелось. Сегодня — не хотелось.
— Если наш Дуб тебя признает — я расскажу тебе остальное, — выдохнул дед.
— А если не признает? — этот момент интересовал меня значительно сильнее.
— А если нет — провожу до того самого синего камня, где взял, и укажу, как к дороге выйти. Сюда ты точно больше добраться не сможешь, без меня-то. Ну, может, вспомнишь пару раз странного старого дурня-лесника, — он пожал плечами. Вроде не врал.
— А как я узнаю, что меня признали?
— Почуешь. Это словами передать трудно, нету слов-то таких. Звуками люди гораздо позже говорить научились. Когда забыли, как можно одними мыслями переговариваться. Ты вот думал, что злу можно пользу приносить, став или слугой, или навозом. Ну, как-то так. А добру слугой быть нельзя. Когда ты добро делаешь — ты сам им становишься. Так-то.
Я остолбенел. Внешне это вряд ли было заметно, потому что я с места не сходил и не двигался всё это время. Но тут прямо будто внутри всё замерло.
— Ты мысли читать умеешь? — подозрительно глянул я на Алексеича.
— И не только читать. Могу подсказывать. Могу отгонять. Много чего могу. Только мало нас, таких-то. Да с каждым годом всё меньше становится. По естественным причинам… И по противоестественным — тоже, — вздохнул он.
Вопрос «как понять, что странный прутик меня признал, что бы это ни означало» оставался без ответа.
— «Как-как?», — раздраженно буркнул лесник, — головой понять. Сердцем, душой ощутить. Как в трёхмерном измерении про пятое рассказать?
А я ещё раз вскинулся — про сравнения измерений в той книжке у магаданского социолога тоже было.
— Вот дался тебе тот шаман! Хотя да, читал я, много толкового. Ты лучше скажи мне, ты вот когда к домофону ключ прикладываешь — как вы все трое, Славка, ключ и дверь, понимаете, что тебе можно войти? — прищурился он на меня.
— Ну-у-у, — протянул я растерянно. Мысль о механике данного процесса меня как-то никогда не посещала до сегодняшнего дня.
— Ну-у-у вот Дуб так же примерно, плюс-минус, понимает. Он — дверь. Я — ключ. Ты — Славка. Если ты именно за этой дверью живешь, и у тебя есть ключ — добро пожаловать.
Я задумался, каким местом нужно приложить лесника к деревцу, чтоб раздалось заветное пиликанье. Мозг изо всех сил давал понять, что ему очень не хватает времени не то, что для анализа новой информации, но даже для её учёта. Если не разложить всё по полочкам — потом и не вспомню. Видимо, какая-то защитная опция здравого смысла, который планировал сохранить здравие.