Дублет из коллекции Бонвивана
Шрифт:
— Так получилось, что совершенно случайно кончилась наличка…Так что, Аннушка, в эту субботу можешь отдыхать, платить мне нечем…
Авдеева положила на стол чайную ложку, насупилась.
— Прошу тебя, Владимир Ефимович, со мной так не говорить…У меня немного есть деньжат и я могу…
— Спасибо тебе душевное, но твои деньги моих проблем не решат. Только ты не обижайся, тут надо Алику и его дружку заплатить. Люди сделали работу, а я в должниках ходить не люблю.
— Они были вдвоем?
— Я этого не хотел, но нужен был транспорт. Хотя честно сказать,
— Алик может подождать, а вот с Ройтсом можешь нажить лишние хлопоты. Он помешан на деньгах…
Рощинский встал из-за стола и вышел в другую комнату. Вернулся с кулончиком — топазовый ромбик в золотой оправе, не цепочке свешивался с его ладони.
— Эта вещица не очень дорогая, — сказал он, — протягивая кулон Авдеевой, — но если ее продать, мне на пару месяцев хватит.
— Жалко продавать, очень красивая вещица. Сколько за нее ты хочешь?
— Ты думаешь я знаю? Покупал за рубли, а сейчас в почете доллары…Сколько дадут, — он пожал плечами.
— Единственное, что могу сделать — предложить подруге Татьяны. У нее отец бизнесмен…Правда, сейчас в магазинах ювелирных изделий очень много…
— Это старинное украшение, но я отдам его по дешевке. Ну, скажем, можно попросить долларов пятьдесят…сто…Я думаю, за такую сумму любой бармен возьмет с руками…
— Можно попробовать, — Авдеева взяла кулончик и, не разглядывая, положила в маленький кошелек.
После чая женщина принялась за уборку. Рощинский слабо пытался ее отговорить, но пылесос, который она включила заглушал все его слова.
Он захотел возобновить их старое правило: когда Авдеева уже заканчивала уборку, он наполнил ванну горячей водой и насыпал в нее хвойного экстракта. Он даже приготовил ее замшевые тапочки, которые несколько недель простояли под кроватью без дела. Но когда он предложил ей принять ванну, она наотрез отказалась…
…Днем он отправился в дюны в надежде насобирать там пустых бутылок. Но отдыхающих было мало, пляж наполовину пустовал и Рощинский за три часа собрал всего шесть бутылок. Когда он собрался уходить домой, к нему подвалили два потрепанных субъекта и один из них, с синяком под глазом, налетел на Рощинского. Дипломатических переговоров не получилось, было силовое давление конкурентов и, слава Богу, что кулак ударивший его в живот, принадлежал спившемуся бомжу.
Толстяк сменил экспозицию: перейдя железную дорогу, начал обследовать мусорники, стоявшие в привокзальном сквере. Контейнеры были высокие и ему приходилось неестественно изгибаться, выуживая бутылки из их чрева. За четыре часа он насобирал еще десяток бутылок. Денег, вырученных за них, едва хватило на полбатона и два глазированных сырка.
Возвращаясь, непроизвольно сделал крюк и спустился к крохотной, очень узкой, где не разъедутся два велосипедиста, улочке. Она так и называлась «Незаметная». Именно здесь, лет сорок назад, он впервые поцеловал Злату…Владимир Ефимович прислонился к серому, как и он сам, старому забору и вытащил из кармана тюбик с валидолом. Закрыв глаза, он вспоминал и горько-сладкий мед прошлого заливал его сознания, создавая помутнение
Придя домой, он уселся на крыльцо и долго там сидел. И думал: почему те, кто звонили ему ночью, так и не появились, не дали о себе знать?
Чтобы он ни делал, все время прислушивался, ждал телефонного или дверного звонка. И такая ситуация ему даже нравилась, некогда было скучать. Но шли часы, а звонки молчали, словно убитые новобранцы. В какой-то момент Рощинский даже поднял трубку и поднес к уху — гудки подтвердили, что телефон работал.
Под вечер он сел за стол и стал раскладывать пасьянс. Несложный, горизонтальный, принцип которого сводился к подбору карт по масти и значению. Так он убивал время, а время убивало его…
В восемь часов вечера он включил телевизор и как раз на том месте, когда в кадре происходил взрыв машины Комильфо. Он подумал, что это очередной теракт в Израиле, но последующий комментарий поставил все на свои места.
Камера заскользила по трибунам, по отдельным лицам и вдруг Рощинский, среди разноцветных одежд, увидел знакомые фигуры — Пуглова с Ройтсом. Последний с открытым ртом застыл в позе, напоминающей лягушонка, который собирался в первый раз в жизни сделать прыжок. «Кто-то неплохо сработал, — сказал сам себе Рощинский и подумал — насколько глупо в наше время ходить на зрелищные мероприятия».
Информация, которую озвучил диктор, сводилась к простым вещам: авторитеты мафии не поделили сферы влияния в шоу-бизнесе и начали прилюдную разборку. И что это только начало большой кровавой войны. Тут же последовал вывод, — мол, куда смотрят правоохранительные органы? Рощинский поморщился: «Ну, куда смотрят, куда смотрят? Ясное дело, куда менты смотрят, только в одно место они смотрят — на чужие кошельки…» Однако, когда комментатор стал называть имена предполагаемых участников разборки, до слуха Рощинского донеслось: «Главную скрипку в этой преступной симфонии, конечно же, играют господа Бурин и Суслопаров.»
Крупным планом на телеэкране появилась квадратная физиономия Суслопарова — улыбающегося, ничуть не напуганного, решительного человека. Слегка изогнув левую бровь и наклонив к микрофону голову, он убедительно вещал: «Даже если завтра я сам взлечу на воздух вместе со своей машиной, средства массовой информации будут утверждать, что это дело рук Суслопарова. — Он кокетливо улыбнулся. — У нас еще нет должной культуры, мы не боимся быть бездоказательными, забывая о журналистской этике, достоинстве и презумпции невиновности…»
«Тьфу ты, козел комолый, еще мораль читает, » — выругался Рощинский, но телевизор не выключил.
Бурина не показали. Заметив, что господин Бурин сразу после взрыва уехал со стадиона, ведущий показал архивную фотографию. Со снимка на Рощинского смотрело вполне интеллигентное лицо и, если бы не мстительно сжатые губы и не капризный подбородок, об этом человеке можно было бы сказать, что он красив.
«Вот, оказывается, куда ходят развлекаться волчата, — подвел черту Рощинский. — И мне пора их быстро отшивать…Рассчитаться и отшить…»