Думские весталки

Одна петербургская журналистка [1] нашла нужнымъ пропть хвалебный гимнъ петербургскимъ думцамъ зато, что емъ «случайно какъ-то пришла хорошая мысль и они поршили принимать въ школьныя учительницы лишь незамужнихъ женщинъ».

Вопросъ этотъ обсуждался въ мстной печати съ большою горячностью. Большинство отяеслось къ думскому ршенію съ рзкимъ порицаніемъ. Доказыватъ, что дважды два – четыре – не въ моемъ характер, a двухъ ршеній даннаго вопроса быть не можетъ. Печальныя доказательства старыхъ, зазженныхъ истинъ, въ род того, что «лишать женщину, живущую трудомъ, права на законное замужество – безсмысленная и безцльная жестокость», – на мой взглядъ, свидтельствуетъ о нкоторой писательской надменности: неужели умственный и нравственный уровень публики нашей настолько низокъ, что авторъ обязанъ каждое, даже азбучное положеніе свое разжевать и ей въ ротъ положить, a ужъ проглотить она, авось, можетъ быть, суметъ и сама? Учрежденіе въ г. Петербург трагикомическаго ордена думскихъ весталокъ – эгоистическая и лицемрная несправедливость, ничмъ не обоснованная и ни къ чему путному не ведущая. Журналистка говоритъ, что мру эту захулили непрошенные критики, какъ «не гуманную и не цлесообразвую, a главное не либеральную». «Либерализмъ» думскихъ постановленій оставимъ въ поко: слова этого всуе трепать

не слдуетъ. A что мра не гуманная и не цлесообразная, – это врно. И неудивительно, если «никто не догадался, что отцы города побуждены были именно отцовскими чувствами, т. е. желаніемъ оградить семьи учительницъ замужнихъ отъ тхъ неотвратимыхъ и непоправимыхъ изъяновъ, которые наносятъ матери и жены, связанныя службой или занятіемъ вн дома».

Спорили двое. Одинъ и говоритъ:

– Выслушалъ я ваши доводы… и, извините; ничего не понимаю, что вы говорили.

Думалъ, убилъ! A тотъ въ отвтъ:

– Что жъ длать-то? Это вамъ не отъ меня такая бда, это вамъ отъ Бога.

Я долженъ тоже признаться: ничего не понимаю въ только что цитированномъ період, – но, право-же, это мн, на сей разъ, не отъ Бога, a отъ неясности въ мысляхъ почтенной журналистки. Я не постигаю, какимъ образомъ отцовскія, да еще курсивно отцовскія, чувства могутъ ставить преграды семейному началу, которымъ именно они и создаются: это какая-то особая психологія. Я не постигаю, какимъ образомъ пріемъ на службу незамужнихъ женщинъ «оградитъ семьи учительницъ замужнихъ» и откуда возьмутся учительницы замужнія, разъ на службу будутъ приниматься только незамужнія? Что это значитъ? То ли, что съ увеличеніемъ учительскихъ штатовъ незамужними учительницами сократятся обязанности учительницъ замужнихъ, и имъ будетъ время заняться отвращеніемъ и поправкою изъяновъ, которые наноситъ мать и жена, связанная службою или занятіемъ вн дома? То ли, что думскимъ ршеніемъ замужняя женщина, разршениая отъ узъ службы и занятій вн дома, возвращена вновь семь, которой ране наносила, какъ мать и жена, неотвратимые и непоправимые изъяны? Но первое – безсмыслица, предположенная мною лишь ради нагляднаго приведенія цитированнаго періода ad absurdum. Каждый служитъ самъ за себя – и только самъ за себя. Всякъ за себя, a Богъ за всхъ, – говоритъ пословица. Второе ужъ очень скользко. Почему женщина, обучающая дтей въ школ ариметик и письму за извстную плату, наиоситъ своей семь неотвратимые и непоправимые изъяны? Почему, лишенная такой возможности, a вмст съ нею и своего дохода, она оные семейные изъяны исправитъ и отвратитъ? «Вотъ загадка теб! Мудрый Эдипъ, разрши»!

Сочувствіе къ новоявленному ордену думскихъ «весталокъ поневол» побуждаетъ журналистку къ рзкой филиппик противъ общественной дятельности женщинъ. Она увряетъ, что таковая y насъ – «наносная струя протеста нмецкой женщины, прикованной къ кухн и дтской»; что, по мннію подражателей Запада, «даже мимолетное посщеніе сихъ помщеній – величайшее униженіе для женщины»; что ршено было огуломъ: «замужество есть пошлость, семейная жизнь рабство; обязанности хозяйки и матери – униженіе для каждой развитой женщины». Неужели ужъ такъ-таки и огуломъ? Гд бы найти, къ примру, такое ршеніе? A вотъ, – говоритъ журналистка, – «смотри фельетоны г. Амфитеатрова, пресерьезно и пренаивно утверждающаго, что бракъ есть грязь и пошлость»! Благодарю, не ожидалъ!

Журналистк снятся странные сны, и она напрасно разсказываетъ ихъ вслухъ. Ни въ одномъ изъ моихъ фельетоновъ нтъ ничего подобнаго. Фельетонъ – «Анна Дэмби» – я написалъ на тему поставленной мн альтернативы: что лучше для двушки, если она чувствуетъ въ своемъ сердц искру таланта, слышитъ голосъ призванія и ищетъ умомъ своего опредленнаго идеала, – довриться ли искр и голосу и пуститься ли въ поиски, или же, страха ради житейска, вступить въ разсудочный бракъ съ человкомъ, который не только не любимъ ею, но даже противенъ ей не подходитъ къ ней ни по характеру, ни по взглядамъ, ни по годамъ, не можетъ дать ей никакого нравствениаго удовлетворенія, ничего – кром сытой жизни, купленной цною ея свободы и красиваго тла? Разумется, я сталъ и долженъ былъ стать за первую дорогу – за женскую свободу, за самостоятельный трудъ, за вольное призваніе. Бракъ браку рознь, и такой бракъ, какъ я изобразилъ сейчасъ, разумется, «грязь и пошлость».

– Но разв вс браки такіе? разв y насъ часты подобныя супружества?

– Ужасно часты!

– A откуда вы знаете? кто это говоритъ?

– Какъ кто? да вотъ та же журналистка увряетъ: «У насъ двушк никто и никогда не говоритъ, что бракъ есть вещь серьезная. Для барыни-невсты замужество ни боле, ни мене, какъ веселая partie de plaisir. Она знаетъ – охъ, какъ прекрасно знаетъ! – какія права пріобртаются бракомъ; но какія обязанности она беретъ на себя, ршаясь быть женой и матерью, – объ этомъ весьма немногія барышни имютъ понятіе, даже и не могуіъ имть. Если y какой-нибудь барышни родится сомнніе, если она наивно спроситъ у матери: „Какъ же я поклянусъ y алтаря любить вчно, – вдь любовь не отъ меня зависитъ“, – то ее мамаша разругаетъ порядкомъ за то, что она осмливается задумываться надъ столь „неприличными“ вопросами. Выскочи толъко поскоре замужъ, душечка, a тамъ никто, какъ Богъ… и адвокатъ по бракоразводнымъ дламъ».

Неужели ужъ такъ-таки и никто, и никогда не говоритъ y насъ двушк, что бракъ есть дло серьезное, что надо взвсить, какія принимаешь на себя обязанности? готовясь быть женою и матерью, что лишь съ великою осторожностью надо давать клятву предъ алтаремъ и т. д.? Журналистка слишкомъ дурно думаетъ о русскихъ людяхъ, предполагая, что они скрываютъ отъ своихъ женщинъ столь элементарныя истаны. Да, позвольте, даже я, преступный авторъ «Анны Дэмби», я, осужденный на жертву громамъ синайскимъ, – и какъ разъ въ инкриминируемомъ фельетон – говорилъ своей собесдниц: «взвсь обязанности, принимаемыя тобою въ замужеств, и, если он теб не по душ и не по силамъ, откажись отъ этого брака, – иначе ты будешь несчастна! не иди въ среду, которая теб антипатична, – иначе ты въ ней задохнешься, погрязнешь и пропадешь безъ пользы для себя и для другихъ! помни, что выходятъ замужъ не на одинъ день, и насильственно связать себя съ нелюбимымъ человкомъ вчною клятвою – трудъ, непосильный для совсти чуткой, для души, „изъ тонкихъ парфюмовъ сотканной“; помни, что бракъ безъ любви, „по взаимному неуваженію“, никогда не даетъ счастья и дать не можетъ, потому что онъ представляетъ собою лишь сдлку о купл и продаж красиваго тла, пригоднаго для производства дтей и украшенія гостиной!» Если сказать все это, не значитъ напомнить русской двушк, что бракъ – дло серьезное, то я не знаю русскаго языка, и начну думать, что мы съ журналисткою пишемъ на двухъ разныхъ нарчіяхъ… A разъ

все это сказано, то странно навязывать мн дикое утвержденіе, будто всякій бракъ есть грязь и пошлость. Я предостерегаю: не обращайте брака въ помойную яму! A на меня киваютъ: смотрите! слушайте! онъ хочетъ уврить насъ, что бракъ – помои. Бокль отмтилъ когда-то, что одинъ изъ коренныхъ недостатковъ женскаго ума – склонность къ быстрымъ обобщеніямъ, основаннымъ на поверхностныхъ и случайныхъ признакахъ. Производство меня въ отрицатели брака – плодъ совершенно женскаго обобщенія. Нтъ, я охраняю чистоту и значеніе брака, когда говорю о немъ, какъ о союз двухъ равноправныхъ и равнообязанныхъ существъ, a не бросаю въ него грязью. А, чтобы об стороны союза явились равноправными и равнообязанными, надо имъ, раньше брака, взвсить свои чувства и отношенія на великихъ всахъ любви. Служеніе другъ другу есть основа счастливаго брака, a что же такое истинная любовь, какъ не готовность служенія? Гд она есть, туда мы – «развиватели», какъ иронизируетъ журналистка, – и не обратимъ своихъ совтовъ, чмъ наполнить тоскливую, пустопорожнюю жизнь: тамъ жизнь полна сама по себ, и оттуда мы жалобъ не слышимъ и совтовъ нашихъ тамъ не спрашиваютъ. A вотъ изъ области брака, построеннаго лишь на половыхъ и кормежныхъ отношеніяхъ, только и слышишь, что проклятія и ламентаціи, только и видишь, что драмы, драмы, драмы. И мужчины виноваты больше женщинъ потому, что любятъ семью они меньше, чмъ он; a заняты въ обществ неизмримо больше, чмъ он; огромный промежутокъ между этими больше и меньше, ничмъ для женщины не заполненный, и есть корень антагонизма между двумя полами нашей интеллигенціи. A заполнить его – дло женской охоты, но мужской воли или, точне выразиться, «соизволенія». Я не могу согласиться съ журналисткою и въ слдующемъ ея предположеніи: «не суйся между врожденнымъ здравымъ смысломъ и естественными инстинктами и потребностями женщины всевозможные непрошенные развиватели и фельетонисты, ради краснаго словца не жалющіе родного отца (mersi!), то ршеніе думы показалось бы справедливымъ каждой не совсмъ испорченной женщин». Это – камешекъ въ мой огородъ, потому что именно вслдъ за этою-то тирадою и загремла Іосафатова долина! Да что же такое, по мннію журналистки, думскія школы, что невозможности служить въ нихъ должны чуть не радоваться вс не совсмъ испорченныя женщиіы? Знаменитый Грибодовскій институтъ, что ли, гд упражнялись въ разврат и невріи? Журналистка совершенно справедливо нападаетъ на сытыхъ симулянтокъ женскаго труда, играющихъ имъ съ жиру, въ ущербъ своимъ семьямъ, но длаетъ дурное и совершенно фантастическое употребленіе изъ этихъ нападокъ. По ея мннію, «въ дум кто-либо изъ отцовъ города, одаренный супругою одного изъ вышепоименованныхъ сортовъ, ршился, наконецъ, прекратить безобразіе (!) и сказать громко то, что каждый женатый мужчина думаетъ втихомолку: жена да сидитъ дома и смотритъ за хозяйствомъ!» Журналистка черезчуръ смло говоритъ за всхъ женатыхъ мужчинъ, – это разъ. Два: хорошъ отецъ города, котораго рисуетъ намъ воображеніе журналистки, въ качеств спасителя русской семьи, потрясенной зловредными фельетонистами!

– Слово предоставляется гласному Толстолобову.

– Господа! – я такъ полагаю, что все это бабье безобразіе…

– Гласный Толстолобовъ! выбирайте лучше ваши выраженія. Какое безобразіе?

– A вотъ учительницъ этихъ самыхъ… Ихъ – тово – слдоваетъ похерить.

– Почему же?

– A потому, что y меня жена негодяйка.

То есть:

Я за то тебя люблю,Что въ середу праздникъ.

Коротко, ясно и логично.

Три: я ршительно недоумваю, откуда журналистка взяла, что въ гонимой сред учительницъ изобилуютъ зловредныя симулянтки труда? Надо совсмъ отчудиться отъ русской жизни, надо совсмъ не знать быта средней русской интеллигенціи – рабочей, безъ рентъ, чтобы ршаться на подобныя обобщенія. Я зналъ, если посчитать, не одинъ десятокъ замужнихъ учительницъ, и смю утверждать, что и имъ, какъ «свободнымъ американкамъ», которыхъ примромъ колетъ журналистка глаза русскимъ женщинамъ. не приходало въ голову «бжать въ школу, оставя дтей безъ обда, или идти на службу, не пересмотрвъ, вс ли пуговки цлы на рубахахъ мужа». Пуговки – пуговками, a школа – школою. Домашнія операціи, предписываемыя журналисткою женщин къ исполненію прежде общественнаго труженичества, такъ несложны, что легко совмщаются со всякаго рода службою, и пуговки ничуть не мшаютъ ей, какъ она не мшаетъ пуговкамъ. Смю предположить, что изъ десяти мужей, чьи жены теперь лишатся права преподаванія въ думскихъ школахъ, девять предпочли бы пересматривать пуговки на своихъ рубахахъ собственными своими глазами, – только бы жены ихъ сохранили свои мста. Почему? Да потому, что журналистка жестоко и антипатично ошибается, рисуя намъ русскій женскій трудъ забавою съ жиру. A въ особенности въ столиц. Трудовыхъ брачныхъ паръ въ Петербург легіонъ; трудится съ утра до ночи мужъ, работаетъ съ утра до ночи жеиа, и только ихъ совмстный трудъ въ состояніи окупить ту каторгу, что называется столичною жизнью. И сходятся-то иной разъ не столько для любви, сколько для того, чтсбы «соединить доходы» – слишкомъ мизерные врозь, a вмст все-таки похожіе на средства къ жизни. Ну, и околачиваются. Онъ заработаетъ сто, она тридцать, сорокъ, пятьдесятъ – вотъ и вс фонды; кое-какъ хватаетъ, но вотъ въ одинъ прекрасный день приходитъ она домой и заявляетъ:

– Душенька, одинъ изъ гласныхъ заявилъ, что y него жена дрянная женщина, и это y нея отъ учительницъ, a потому меня гонятъ съ должности, и отнын мы должны жить не на полтораста, a на сто цлковыхъ.

– Господи! какъ же мы обернемся?!

– Ужъ не знаю.

– Что же ты будешь теперь длать?

– A вотъ одна журналистка рекомендуетъ пересматривать пуговки на твоихъ рубахахъ.

– Да у меня всего три рубахи: что же ты, по цлымъ днямъ; на нихъ любоваться будешь? Или прикажешь еще три купить – не для носки, a для твоего удовольствія? Такъ, матушка, изъ какихъ источниковъ? Особенно теперь, когда тебя выгнали изъ школы…

– Зато теперь я не буду бгать въ школу, оставя дтей безъ обда.

– Гмъ… кстати: на счетъ стола придется сильно сократиться; нашъ прежній обдъ намъ ужъ не по средствамъ… жаль ребятишекъ, но длать нечего.

– Мы наверстаемъ дло пищею духовною. Вспомни: вдь я уже не буду просиживать цлые дни въ школ, предоставляя своихъ дочерей надзору развратныхъ боннъ и горничныхъ.

– Матушка, ты помшалась съ горя! Какія бонны? Какія горничныя? Когда он y насъ были? Теперь теб самой въ пору идти въ бонны и въ горничныя.

– Ничего, другъ мой: утшайся тмъ, что принципъ выше всего! «Взявшись за гужъ» супружества, нельзя же вдругъ возлюбить «не дюжъ» и бросить семейную повозку, увязшую въ грязи.

– Это еще что такое?

– Изреченіе той же журналистки по адресу замужнихъ работающихъ женщинъ.

– Да когда же наша семейная повозка вязла въ грязи? И въ какой грязи?

– Не знаю. Говорятъ, вязла.

– Ты работала въ школ… если это называется вязнуть въ грязи, желаю того же всякому.

– Да нтъ, ты не понимаешь: пока я работала, таща повозку общественнаго обученія, наша семейная повозка завязла… понялъ?