Два уха и хвост
Шрифт:
— Не разъединяйтесь!
Я хватаю большую зеленую штуку с телескопической антенной, смутно напоминающую рыболовную удочку, воткнутую в ящик с опарышем, на пару с которым она и работает.
— Слушаю тебя, Толстый.
— Все псу под хвост и по самые уши! — объявляет он. — Клиент, видать, нас вычислил, потому как свалил на скорую руку и так крутил педалями, что сейчас, должно, уже покупает билет на Маладивские острова.
— Объяснись.
— Он тормознулся во втором ряду, ни с того ни с сего, и бросился в
Главный отбивается от подползающей к нему злобной раздражительности, черной изменницы, подтачивающей силы. Дух! Дух, прежде всего! Когда помрем, заметим. Пока же следует быть хозяином любого положения. Стоит сказать, что в своих сокровенных глубинах, и именно по указанной причине это проявляется только в подходящее время, я ощущаю себя cool[11].
— А вы, если я правильно понимаю, два олуха? — спрашиваю я тоном настолько холодным, что микрофон уоки-хреноки покрывается инеем.
Жестокий, я добавляю:
— Я считал исландского рыбака императором слежки. Он что, одурачивая форель, стяжал себе славу человека-невидимки?
— Правильно, давай заводи себя, парень, — отвечает Берю. — Если больше нечем там заняться, ты напиши все это на бумажке, оно нам очень пригодится, в запорные дни. Ну так что делать-то? Ты хочешь, чтобы для очистки совести, мы продолжали тут торчать, вымаливая у Божьей матери отпущения грехов?
— Где вы?
Косноязычный ответ звучит музыкой для моих измученных перепонок.
— У четыреста сорок на рю Пасси.
Матиас вскакивает, как что надо у одинокого воина в женской бане. Я же, человек большего самоконтроля, ограничиваюсь тем, что вскрикиваю:
— Что ты говоришь!?
Мамонт от неожиданности утробно бурчит.
— Э, полегче, Главный, ты мне весь интерьер ушей порушишь! Чего ж орать так сильно?
Внезапно (или резко, даже одним махом) я становлюсь спокойным, как телячья голова, присыпанная петрушкой, на прилавке мясника.
— А? — спрашивает Бугай сквозь эфиры, — что значит этот рев в шесть баллов по шкале Рейтера?
— Берю, — мурлычу я, — Гаврош ты мой, тубо мое, мое совсем все, двигай в темпе, опроси народ, проживает ли в их доме некий Флавий Прэнс?
— Как кликуха, ты говоришь? Вот, черт! Тут обратно Педро, король улиток.
— Пусть Лефанже следует за ним один. А ты оставайся там с уоки-токи.
— Лады! Подожди, я прервусь, надо приткнуть прибор под полу, чтобы выбраться из тачки, потом опять тебя вызову.
И следом тишина.
Я смотрю на Матиаса.
— Что ж, комиссар, — говорит он, — похоже, все начинает складываться, нет?
Через две минуты Упитанный снова выходит на связь.
— Хоккей, —
— Прэнс.
Уоки-токи решает сыграть в испорченный телефон с этим именем, вроде бы таким простым и коротким.
— Пенс или Пенис?
— Почти Пенс, но амеррриканский.
— А, Прэнс, — догадывается Огромный.
— Именно!
— Пойду разузнаю. Что делать, если Пенис дяди Сэма в самом деле ночует здесь?
— Ничего, жди меня, я сейчас буду.
— А вдруг он смоется до твоего появления?
— Я сильно удивлюсь. Отключаюсь!
Мчусь, закидывая ноги за уши.
Внизу сталкиваюсь со Стариком и его новой пассией, прическа чуть пышнее, чем у предыдущей, вся окутана тайной и тюлем, в стиле Гарбо. Он воздерживается от представлений.
— Что-то новое, мой дорогой?
— Матиас введет вас в курс, Ахилл, если только выберете время его послушать.
— Надо показать наше маленькое заведение мадам графине Ослабеллье, затем осведомлюсь.
Кабина лифта поглощает их, затем возносит к мимолетным радостям.
Глава XVI
ХОРОШИЙ АРГУМЕНТ
Ойбобо Знамогде одновременно конголезец и муниципальный подметальщик города Парижа. Увидев, как я останавливаюсь именно там, где им устроена маленькая искусственная лагуна на тротуаре, он бросает на меня большой желтый взгляд, полный упрека.
— Извините, — говорю ему, — но места для стоянки по-другому не найти.
Какое-то мгновение он колеблется, затем заявляет, не глотая «р», в отличие от остальных чернокожих, среди которых распространена сия дурацкая привычка, что драндулет мой, и почему бы мне, в таком случае, не засунуть его себе в зад, прямо в самую глубину, а, старина? На что я отвечаю, что он, вероятно, и в самом деле думает, будто я попытаюсь, но я, однако, вынужден отказаться от этого занятного замысла из-за зеркал заднего обзора, размещенных снаружи.
Раздается трезубовый свист, и я замечаю Берюрье, вываливающегося из элегантного бара, находящегося в нескольких кабельтовых. Он ложится на курс, двигаясь враскачку.
— Ты был прав, — говорит он, пришвартовавшись, — Прэнс точно обитает в этом доме. Внизу, напротив чулана консьержки.
Уоки-токи заметно пучит левый карман его пальта; правый сегодня содержит в себе несколько картофелин в полевом мундире, захваченных им на всякий голодный случай на выходе из своих светлых покоев.