Двадцатые годы
Шрифт:
— Чего это тебя туда несет?
Ушаков смутился. Слава, однако, смотрел на него так требовательно, что Ушакову пришлось объяснить.
— Жалко…
— Кого? — удивился Слава.
— Угнетенных. Особенно на Востоке. Я думаю, что революционеры всего мира должны бороться против эксплуатации…
Ушаков часто пересыпал такими фразами свои выступления, но кто бы мог подумать, что для него это не только фразы!
— Ты знаешь, я уже изучаю английский язык, — похвастался Ушаков.
Слава сегодня только и делал, что удивлялся.
— С кем
— Самостоятельно…
— Удивил ты меня, Никита, — признался Слава. — Только не понимаю, почему ты такой скрытный? Вот сходим еще в церковь, выясним с этим хором…
— А чего выяснять? — воспротивился Ушаков. — Платят, вот и пою…
— Как ты не понимаешь, это самый щекотливый вопрос.
В Малоархангельске имелись две церкви, при въезде в город и на базарной площади, которая называлась собором.
— Ты поешь в соборе? — осведомился Слава. — Попа там как зовут?
— А зачем тебе поп?
— Ты же с ним договаривался?
— С регентом, с регентом, регент хором заведует, а не поп.
— А где его искать?
— В церкви небось торчит, он любит церковь.
— Что он — верующий?
— Какой там! Верит в одну музыку!
Василий Савельевич Крестоположенский, регент Малоархангельского собора, и в самом деле был человек замечательный. Сын дьячка из глухого бедного прихода, недоучившийся семинарист, призванный в царскую армию, он попал на турецкий фронт и потерял там обе ноги. Вернувшись в родное село, создал в селе хор, после чего настоятель Малоархангельского собора переманил его в город.
В незапертой церкви полумрак, полосы рассеянного света врывались в верхние окна, тускло блестела позолота.
Крестоположенского нашли у левого клироса, безногий человек на ступеньке алтаря сортировал рукописные ноты, лицом он походил на старого солдата, а разговором на старого учителя.
— Мы к вам, Василий Савельевич… — Ушаков представил своего спутника. — Секретарь уездного комитета комсомола товарищ Ознобишин.
— Тоже по примеру своего коллеги хотите поступить в хор? — пошутил Крестоположенский.
— Вроде бы нет, — усмехнулся Слава. — Наоборот, хочу изъять своего коллегу из вашего хора.
— Ни в коем разе! — встрепенулся Крестоположенский. — Сами не понимаете, чего хотите.
— А как вообще-то он к вам попал?
— Простее простого, — объяснил Крестоположенский. — Смотрю как-то во время всенощной, стоит молодой человек. В другой раз смотрю, опять он. И не то, чтобы молится, все внимание хору, и даже будто подпевает. Подозвал, спрашиваю — пением интересуетесь или барышнями, у нас барышни тоже в хоре поют. Нет, говорит, пением, я пение очень люблю. А попробовать не хотите? Колеблется. Пришел на спевку, еще раз пришел, потом точно чего-то испугался, а я поговорил с протоиереем, назначили ему вознаграждение…
— А вы понимаете, что это такое? — перебил Слава. — Комсомолец поет за вознаграждение в церковном хоре!
— А он не за вознаграждение, — возразил Крестоположенский. — Из любви к искусству.
— Но
— Не столь это важно, поет потому, что не может не петь, потому что талант.
— Уж и талант? — усомнился Слава.
— Редчайший голос, высокий тенор, тенор-альтино, такие голоса один на тысячу.
— Да поймите же, комсомолец поет в церкви за деньги!
— Так пусть поет бесплатно, — предложил Крестоположенский. — Если это вас больше устраивает.
— Нас это вообще не устраивает.
— Но ему хочется петь, — настаивал Крестоположенский.
— Тебе хочется петь? — спросил Слава Никиту.
— Нет, бесплатно я петь не буду, — мрачно пробормотал Ушаков. — И вообще больше я не буду петь…
Выйдя из церкви, Слава с недоумением уставился на Ушакова.
— А как же он дирижирует? Ведь он же вам по колено?
— А его ставят на табуретку, — объяснил Ушаков. — Человек может приспособиться к чему угодно.
Слава повел Ушакова ужинать, и хотя над ним нависла угроза исключения из комсомола, говорил он не о себе и даже не о музыке, он заговорил о Востоке. Политическая история народов Индии, Индокитая, Индонезии увлекала его, оказывается, еще больше, чем музыка.
За окном шелестели малоархангельские липы и клены, кто-то играл на гармошке, а Ушаков рассказывал о забастовках в Калькутте и Бомбее, об учиненной англичанами бойне и, с уважением отзываясь о махатме, — он знал, «махатма» — значит «великая душа», так индийский народ называл Ганди, — говорил, что нет надежды на то, что кампания гражданского неповиновения освободит Индию от колонизаторов…
Внезапно оборвав себя на полуслове, Ушаков сказал, что ему пора, и ушел.
А Слава, оставшись один, долго не засыпал, дивясь тому, как раскрылся перед ним за один день Никита.
Трудно было представить как сложится его жизнь…
А Никиту Ушакова ожидала удивительная судьба! Он хотел поступить в Институт востоковедения и поступит туда. Подружится с обучающимися в Москве индусами, и они уговорят его уехать в Индию, где он будет преподавать русский язык, обучать индийских юношей читать Ленина. Потом вступит в Индийскую коммунистическую партию и очутится в самой гуще политической борьбы. Иногда от него будут приходить письма — матери, сестре, товарищам по институту. Потом переписка оборвется, и лишь спустя много лет станет известно, что он погиб в борьбе за освобождение Индии. Удивительная судьба крестьянского паренька из-под Малоархангельска!
А пока что уездный комитет комсомола обсуждает персональное дело Ушакова.
Его осуждают за то, что он связался с артелью мещан, арендующих фруктовый сад у горсовета, что за плату вскапывал огороды, за участие в Церковном хоре…
Впрочем, согласен с этим и сам Ушаков.
Ознобишин тоже осуждает Ушакова, но говорит и о том, какой это ценный и талантливый человек…
Франя Вержбловская даже пожалела Никиту:
— А почему бы не создать хоровой кружок при клубе?
Железнов пошел дальше: