Дверь в сказочный ад

Попов Андрей Викторович

Сад уснул. И даже ветер не смог растормошить его многоруких, одетых в желтое обитателей. Они молча стояли, поддерживая небо, вросшие от его тяжести в землю, и лишь иногда сонно покачивали немного кривобокими телами. А ветер тем временем озлобленно выл на тучи, как обычно, желая довести их до слез. Этот ветер, как призрак, невидимый и страшный, вездесущий и в то же время совершенно бесплотный, со старческим стоном носился по тому месту, где днем обитало небо, — носился, ревел, неистовствовал, изредка касаясь своими порывами земли, путаясь в кронах деревьев, и лишь порой умолкал, чтобы отдышаться и набрать новых сил. Порой он надувал в мою голову разные сумасбродные мысли, от которых становилось то жарко, то холодно.

Наши

мысли — это наша болезнь, они как заразные вирусы проникают из внешней среды, попадают в кровь, воспаляют мозг, и начинают там бродить, играть, вступать в реакцию друг с другом. Мозг не выдерживается и трескается множеством извилин: учеными это называется процессом мышления.

«О, если б способность не мыслить иметь, Подобно бездушной амебе. Не думать о смерти, о горе не петь, Бесцельно блудя в водоеме. Не ведать печали и слезы не лить, Стихии отдаться, не зная, Что существует трагедия жить, На гибель себя обрекая. О, если б из бренного духа людского Было б можно мышления дар отобрать, И тогда б тупым взором, сняв скорби оковы, Я бы начал мираж бытия созерцать…»

(из творений Пессимиста)

– Ладно, Мэт, не буду мучить тебя скверной погодой, если желаешь, можем вернуться в замок и сыграть в карты. Или ты предпочитаешь кости?

Он не отвечал, и я лениво повернул голову в его сторону. Крик, раздавшийся мгновение спустя, вырвался наружу сам собой:

– Мэт!!

Новый порыв ветра унес этот возглас в темноту. Деревья вдруг ожили, проснулись, скрипя каждое о своих недугах. Над головой ревело нечто ураганоподобное, сместив центр тяжести всего небосвода, и земля слегка покачнулась под онемевшими ногами. Гипсовая фигура моего кучера продолжала стоять на месте как манекен на витрине: одна рука слегка приподнята, рот полуоткрыт. Вероятно, Мэт хотел что-то произнести, и в этот момент БЕЗУМИЕ вновь поразило наш мир. Я слегка дотронулся до его руки. Она стала твердой как камень. Все еще не желая верить в происходящее, внимательно посмотрел ему в лицо — оно выглядело бледнее, чем у покойников. Зрачки отсутствовали. Трещины морщин застыли во времени. Одна лишь одежда осталась нетронутой, коричневый плащ трепетал по ветру. И еще волосы… да, волосы тоже остались настоящими и шевелились, от чего жуть пробирала до костного мозга.

– Мэт! — второй возглас скорее являлся эхом предыдущего, а не чем-то осмысленным.

Он был абсолютно неподвижен.

Мир со скоростью молнии перетерпел полнейшее изменение. Из блаженной осенней прохлады я окунулся в бурлящий кипяток собственного ужаса. Агония — это даже не чувство, а невидимый дикий зверь, вырвавшийся из клетки, — вцепился мне в душу и принялся затачивать об нее когти. В голове завертелась лишь одна-единственная мысль: «опять… опять… ОПЯТЬ!».

Менлаувер снова поражен безумием. Моим или своим собственным — не все ли равно? Но один осмысленный факт был страшней даже самого происходящего.

ЭТО УЖЕ НЕ СОН!

Ситуация требовала немедленных действий. А какие, к черту, действия, если меня словно оглушили сзади твердым предметом? Я стоял на месте (или вне места), не в силах ни соображать, ни принимать решений. Скульптура Мэтью от внезапного порыва ветра вдруг покачнулась и упала на траву. От неожиданности я не успел как следует по-человечески испугаться. Может от того и не лишился чувств. Теперь вечный вопрос: что делать? Перелезть через

ворота и искать спасение в бегстве? Инстинкт самосохранения (тот, что унаследован от животных) не мог мне выдать другого варианта. Но в первую ночь эта попытка ненадолго оттянула фатальную неизбежность. Может, пойти в замок и попросить зверей, чтобы они ели меня аккуратно и не слишком больно? Да еще принять перед этим обезболивающее. А может… поскорее сойти с ума, весело расхохотаться и стать бесчувственным к страданиям?

Я еще раз схватил за рукав лежащую статую Мэтью и принялся ее терзать, моля всех богов — тех, что есть, тех, что были и даже тех, которых еще не открыли — вопия к ним в своей немой молитве, чтобы к миру вернулся рассудок. Мой кучер был заживо замурован колдовством свихнувшейся ночи.

«Маклин! Проклятый Маклин! Да будет мрачен день, в который ты родился! Да не воссияет над ним солнце! Да исчезнет он навсегда среди других дней года!».

Я почти дословно процитировал один библейский текст вместо погребальной речи отсутствующего священника, ибо я чувствовал себя уже захороненным этой сырой темнотой. Нужно было что-то делать! Что угодно! Какую-нибудь неосознанную глупость, лишь бы в ней мерцала хоть искра надежды на спасение.

И все, что происходило потом, было как в бреду.

Мной уже двигал ни рассудок, ни воля, ни страх, ни отчаяние — ничего такого, что вообще присуще человеку. В душу, как демон, вселилось безумие. И странное дело: именно безумие придало мне незаурядную смелость. Следом вспыхнула ярость, и я загорелся непоколебимой решимостью защищать свою жизнь и свою честь. Я выкрикивал во тьму что-то нечленораздельное, ругался, проклинал все на свете, наливался злостью, как зреющий фрукт наливается краской, грозил, сам не ведая кому. Если б в тот момент у меня под рукой оказалась кнопка, нажав которую можно было б уничтожить весь мир, то уже никому не суждено было бы читать эти строки.

Далее происходило следующее. Совсем неподалеку в траве сада валялся небольшой металлический патрубок. Узрев в нем обломок рыцарского оружия, я схватил его и понесся в замок. С испуганным скрипом хлопнула входная дверь. Ветер мгновенно стих, а ночной пронизывающий холод сменился могильной тишиной прихожей, отравленной ядом свечей. Абсолютно все вокруг казалось враждебным. Существовали только Я и МЕНЛАУВЕР. Неравный, заведомо обреченный поединок человека и целого каменного царства. Смешно, конечно: песчинка вызывает на бой волны бескрайнего моря, пылинка состязается с небом. Я сжимал патрубок так, что он нагрелся, и стоял готовый свернуть шею всякой твари, что посягнет на мою жизнь.

Но пока — ни звука, ни шороха… А может (безумно-радостная мысль!), представление на сегодня отменяется? Наелись? Насытились?.. Я начал считать собственные шаги: «…девятнадцать, двадцать, двадцать один». Все, стоп! Уже гостиная. Самое проклятое место в замке, если не считать чулана. Темнота здесь была гуще: горела всего одна свеча. Запах магнолии почему-то вызывал тошноту, патрубок недоуменно маячил из стороны в сторону, не видя противника.

– Господа! Это беззаконие! Сущее беззаконие! Он посмел топтать меня своими вонючими ногами! — хрипловатый тенор волка заставил тишину встрепенуться и вмиг разрушил все надежды.

Откуда голос? Может, из соседнего зала? В гостиной не наблюдалось ни одной души: ни звериной, ни человеческой. Я еще раз огляделся. Пустота… и скучающие кресла для гостей.

– Эта человекоподобная тварь наступила мне прямо на лицо, — проворчал медведь, — он поплатится, господа! За все поплатится! Горе несчастному безумцу, поднявшему руку на Хозяев Мира!

Черт, да откуда же голос? Кажется, совсем рядом, прямо над ухом… Я поднял глаза на стену и замер.

Звери были еще на своих портретах!