Двойное дно
Шрифт:
А посему — стоит ли каяться перед Натальей? Что он, Федор Шуклин, не хозяин своему слову? Как бы не так! В себе-то он уверен на все сто!
И значит, надо придумать запасный вариант вчерашнего похождения.
Федор тихонько отстранил Натальину руку, чмокнул жену в щеку и начал медленно вылезать из-под одеяла.
— Ты куда? — открыла Наталья удивленные глаза. Даже в утренней темноте Федор заметил блеск этих глаз. Что-что, а глаза у его жены нерядовые: большие, черные, в них отражались малейшая искорка или лучик.
Федор по привычке поискал
— Уже утро! — бодро сказал он.
И тут зазвонил будильник.
— Во, что я говорил?
Перед тем как идти умываться, Федор зашел в кухню и поставил на газовую плиту чайник.
В ванной он громко фыркал и плескался холодной водой.
Включил в общей комнате свет.
— Петушок пропел давно! — больше для Эли, спавшей в детской комнате, чем для Натальи, нарочито громко прокричал Федор.
Вышла из спальни Наталья, на ходу застегивая длинный, по щиколотки, халат.
— Это где тут петушок? — щурясь от света, игриво спросила она.
Федор юркнул в кухню. «Кажется, все в порядке», — сделал он вывод. Игриво же продекламировал:
— Что угодно приказать — кофе или чаю?
— Кофе, — раздалось из детской.
Наталья с Элей по утрам любили кофе с булкой и маслом. Федор предпочитал тарелку горячего супа.
Нынче Федор решил сам угощать жену и дочь. Он аккуратно разрезал на тонкие ломтики мягкий батон. Застывшее в холодильнике масло никак не прилипало к этим ломтикам, и он с досады покусывал губы.
Вошла умытая и причесанная Наталья, удивилась:
— Сегодня вроде и не Восьмое марта. Что это, Федь, с тобой? А-а-а, — двусмысленно засмеялась она, — все понятно. Ну-ну… Помогай…
И вышла. Ей на работу к половине девятого. Эле в школу тоже к этому времени. Но Элина школа — рядом, а Натальина аптека — минут двадцать на троллейбусе. Да до троллейбуса два квартала. Ей надо торопиться.
— Живее! — прикрикнул он на дочь. — Кушать уже подано.
И впрямь, на столе в кухне стояли три чашки кофе. Возле каждой чашки лежало по два бутерброда. Наталья как увидела это, так и ахнула:
— Эльвира, что это с нашим отцом?
— В порядке вещей, — потер Федор ладони, довольный произведенным эффектом. Он подставил жене табуретку: — Прошу. — И сел рядом.
Наталья принялась размешивать сахар. Не глядя на Федора, спросила:
— Так кого ты там вчера убил? Федор не понял, замялся.
— Т-ты что имеешь в виду?
— Я — ничего. Это ты вчера мне надоедал: «Прости, я убил человека».
Вон о чем он вчера болтал! Хватило хоть ума не все высказать.
Федор покраснел.
— Не помню… Видимо, спьяну что-то померещилось. Но ты и вправду прости, если я обидел… — и поцеловал Наталью в ухо.
— Как не обидеть? Целый день шлялся…
— Но я ведь с разрешения.
— До обеда. А после?
— После — виноват… Встретился, понимаешь, Добромыслов… Ну, мы и забурились…
— Вдвоем?
Федор хотел сказать: «Вдвоем», но вовремя спохватился, замялся. «А куда
— Втроем.
— Ну-ну…
Федор похолодел: снова это многозначительное «ну-ну…». А что, если Наталья все же видела вчера Дмитрия Ивановича?
— Да ты не сомневайся: обыкновенная мужская компания. — И снова чмокнул Наталью. И в страхе подумал: неужели начинает запутываться в силках собственной лжи?
Наталья посмотрела на часы. Ей, видимо, некогда было продолжать допрос, она резко встала и направилась в коридор — одеваться.
3
Шуклин сдал своему заву Михаилу Михайловичу Гугляру две информации и приготовился писать рецензию на новый спектакль местного драмтеатра. Положил перед собой толстую, наполовину только исписанную, но потрепанную уже записную книжку, открыл нужную страничку. Взял ручку, на чистом листе написал рубрику, под которой должка пойти рецензия, — «Новости культуры».
Прогнав посторонние мысли, сосредоточился. Рецензия, однако, не шла. Обычно, принимаясь за большую статью, корреспонденцию, рецензию, Шуклин заранее уже выстраивал их композицию. Как правило, было у него готово и привлекающее внимание первое предложение (он любил этот прием), которое приходило подчас совершенно неожиданно. Сам же процесс писания он считал делом чистой техники. А тут ни композиции, ни первого — даже простенького — предложения. Вообще голова ничего не соображала, ничего путного на ум не шло. Вместо образов, увиденных на сцене в прошлую субботу, перед глазами Шуклина вставал образ Дмитрия Ивановича Севастьянова.
Он осторожно положил на лист бумаги ручку, уперся локтями в стол и скрестил руки у подбородка. Закрыл глаза. Задумался. Рецензия не писалась. Снова и снова вспоминались Дмитрий Иванович и Нелли Васильевна. И еще ветеран труда Образцов. И вообще весь вчерашний день, воскресенье девятого декабря.
На встречу с восьмиклассниками во Дворец культуры машиностроителей Федор Шуклин поехал вместе с врачом-стоматологом Дмитрием Ивановичем Севастьяновым. Дня за три до этого тот слезно упросил Федора принять участие во встрече. Зашел Дмитрий Иванович вечером (Севастьяновы жили этажом выше Шуклиных). По телевизору шел хоккей, «Спартак», за который болел Шуклин, выигрывал, и он пребывал в самом радужном настроении.
Но с появлением Дмитрия Ивановича Федор сник: не очень он любил общение с соседом. Во-первых, Севастьянов старше почти на пятнадцать лет, во-вторых, надоели его бесконечные ворчливые разговоры о пробелах и проблемах отечественной медицины. Посему каждый визит Дмитрия Ивановича был для него сущим испытанием на выдержку.
Так было и в тот вечер.
— Здравствуйте, Дмитрий Иванович, — сдержанно поприветствовал Шуклин соседа.
— Привет-привет, — отвечал Севастьянов, подавая холодную, будто с мороза заявился, а не из теплой квартиры, костлявую руку.