Дым осенних костров
Шрифт:
* * *
Амаранта дивилась, когда ноги вели ее в королевскую оранжерею, где Алуин открыл ей свое сердце. Это было как наваждение. Она вновь сидела на краю обвитой вырезанными в дереве и живыми растениями скамьи, растерянная и потрясенная, а принц шептал признания.
— Зачем говорите вы это все, Ваше Высочество, ведь вам известно, что я люблю лорда Нальдерона.
— А меня? — с отчаянием вопрошал Алуин. — Меня ты совсем не любишь? Не раз замечал я расположение в твоих глазах, а дружба наша открыла и сблизила наши сердца…
Ее ужаснул этот ход мыслей, которому она невольно
— Ни днем, ни ночью не могу я перестать думать о тебе!
Она качала головой в ответ, но приходила в оранжерею и в следующие дни. А Алуин убеждал, молил о пощаде, рисовал пленительные образы.
— Зимнее утро Исналора должно быть с принцем Исналора, — шептал он. — Мы предназначены друг для друга, как Селанна и Атарель. На что тебе вздорный кузнец с мозолистыми ладонями, пропитанный табачным смрадом?
— Не говорите дурно о моем женихе, Ваше Высочество.
— Если пожелаешь; однако, слова мои правдивы.
— Лорд Нальдерон вовсе не курит так много… — Амаранта поняла, что оправдывается, и замолчала.
— Все, что сможет он дать тебе, я дам втройне. Никогда, со всеми его инструментами, не оправить ему твою красоту в достойную раму.
Разве неправ был Алуин? И да, и нет, одновременно. Она должна была выбрать, чтобы не обманывать ни того, ни другого. И предстоящий выбор этот отчаянно пугал ее.
* * *
Хотя Фрозенблейды не проявляли враждебности, сделавшийся частью Дома Эйверет Аэль-арнредар испытывал знакомое чувство вины. Все знали, что он любил Айслин, и гибель Лонангара обернулась для него приобретением. Теперь при смерти находился Нальдерон. Каждый вечер приносил неизвестность, доживет ли юноша до рассвета. Одновременно память о Лонангаре вспыхнула так ясно, словно тот ушел вчера. А он, появившийся после, продолжает ходить по коридорам и залам, где затихли шаги сначала одного, затем другого Золотого Цветка. Не было враждебности. Не было здесь ни малейшей его вины, и никто не винил его…
Однако Эйверет ощущал нечто в глубине взглядов, в едва уловимых паузах, в неясной, как вечерняя мгла, натянутости, что скапливалась в помещении, фальшивой нотой проскальзывала в голосах. Эльфы так сильно ценили легкость, потому что та привносила в жизнь равновесие, примиряла с вещами, которые давались им медленно и с великим трудом: потеря своих, залечивание сердечных ран. Боль от утраты Лонангара была еще слишком свежа. Пришелец понимал эту подчеркнутую внешнюю вежливость и невольное внутреннее отторжение. Когда ушел такой живой, яркий, сильный Лонангар, как бы то ни было, он фактически занял его место. Его приняли с открытыми ладонями, как знак исцеления, без условий и упреков.
— Раз Айслин мне сестра, ты для меня теперь сводный брат, — сказал ему Эйруин в день после свадьбы, смотря прямо в глаза. Он более ничего не добавил тогда, однако последующими поступками доказал, что верен своему слову. Только когда Наль, будучи не в духе, изредка дерзил Эйверету, Эйруин опускал глаза и ничего не говорил. Он не вмешивался в отношения взрослого племянника и нового родственника. И братом последнего тоже более не называл.
Во всем доме стояла тяжелая тишина, как обычно там, где лежит смертельно больной. Даже самые младшие, дочка Эйруина и Дэллайи, девятилетняя Дирфинна, и младший сын Бринальда, семилетний Уннар, старались
Расспрашивать Амаранту ни у кого не поворачивался язык. Мадальгар и его отец Электрион молча трудились с помощниками в кузнице королевского двора и лишь провожали пока еще леди Нернфрез взглядами, когда та, старательно отводя глаза, проходила мимо. Женщины и мужчины Дома обходили ее в коридорах, залах и на лестницах замка.
В притихшем, словно опустевшем, несмотря на многочисленные визиты, особняке Фрозенблейдов Эйверету было тепло только с Айслин. Он готов был вынести что угодно, лишь бы она осталась рядом. Страшило одно — что его может не хватить.
— Я помню наш уговор, — заверял он, склоняясь над больным, и в памяти сам собой всплывал сад в далекий безмятежный весенний день, когда небо было ласковым и ясным, а над головами их порхали по цветам яблонь белые бабочки. Эйверет не сомневался, что Наль тоже ничего не забыл. И не забудет до последнего.
Каждую ночь Айслин проводила у постели сына. Эйверет беспрекословно отпускал ее от себя. Один, без сна ожидал в темной пустой спальне, но сердце его было с ней и Налем — самыми дорогими ему существами. Не раз предлагал он Айслин разделить эту тяжесть, подежурить у больного вместе, однако та неизменно отказывалась. Из-за нее оставил он свой Дом и пошел за ней. Она не желала обременять супруга, испытывая его безграничное терпение. Лишь после Часа Росы, когда отступала власть ночи, Айслин возвращалась к Эйверету, чтобы встретить его протянутые руки и найти утешение.
* * *
Бирк потерянно бродил по темной кухне со свечой, собирая на серебряный поднос масло облепихи и зверобоя в прозрачных пузырьках, листья морошки, горшочек с медом и очередную порцию сон-травы. Все это он отнесет госпоже наверх. Сама она не может отлучиться от постели сына.
Встреча с Оррином в «Шустром Барсуке» прошла не так, как оба ожидали.
— Больше ничего не могу сказать, — грустно покачал головой Бирк. Он сжал окованную металлом деревянную кружку эля и заглянул в нее, чтобы успеть справиться со вставшим в горле холодным комом, прежде чем посмотрит на Оррина.
Охотник долго молчал.
Обычное шумное вечернее веселье таверны выбило у Бирка невольный тяжкий вздох. Если господина не станет, они точно так же придут сюда на следующий день, будут играть в выпивку, «Дивные Кристаллы», кнефтафел, бороться на руках, петь песни. Мир не дрогнет.
Но некогда отвлекаться на мысли о таверне. Из лекарств нужно принести наверх что-то еще.
— Белозор болотный, — прошептал он вслух.
Сказал и покрепче сжал было поднятый поднос в руках: применять этот настой казалось неправильным. Слишком нехорошую связь создавало название, призванное отражать суть вещей. В ночи уже не стоило поминать лесных и болотных тварей, но как назло, Бирку настойчиво вспоминалось: он пропустил рассказ господина о том, что случилось в лесу. Приходилось бегать в кухню, носить воду, тряпки, и стараться не попасть на глаза другим обитателям особняка. Потом он все же заметил на краю стола и развернул тот самый листок, что Наль протянул ему утром.