Эдельвейсы — не только цветы
Шрифт:
— Так что ж ты молчишь? Пришел и хоть бы слово!
Сергей вскочил на ноги, вытянулся в струнку:
— Товарищ генерал, разрешите представиться по случаю присвоения звания! — И, щелкнув каблуками, отступил назад, держа руку под козырек.
— Что ты, Сережа? — не поняла Наталка.
— Ну хоть команду «вольно» подай, что ли!
Но шутка пришлась не к месту. Шпалы в петлицах встревожили Наталку:
— Уедешь и забудешь меня, — произнесла изменившимся голосом.
— Забуду тебя?.. Почему?
— Ты теперь большой
— «Большой начальник!» Да ты что, неужели всерьез?
Наталка прижалась к нему — сильная, настойчивая:
— Люблю! Люблю!
Он подхватил ее на руки, легко закружил по комнате.
Было уже за полночь, а они все говорили, мечтали о том, как после войны поедут в Выселки, затем в Белоруссию. К тому времени у них будет сын или дочь.
Потом Сергей сказал:
— Хорошо быть с тобой рядом и никогда не расставаться.
— А мы и не будем расставаться. Да?
— Временно… придется.
— Почему? — встрепенулась Наталка. И не стала ждать ответа, сама все отлично понимая.
Зубов сидел за столом и разговаривал с хозяином. Хозяин — мужчина лет сорока восьми, сжался в комок, нахохлился: тонкий крючковатый нос, желтые глаза. Как похож он на хищную птицу! Видно, неспроста пристала к нему кличка — Сыч. Зубов знал Сыча еще будучи мальчиком и теперь не случайно оказался в его доме.
— Значит, там? — спросил он, показывая в окно на окраину города.
— Там, — кивнул Сыч.
— Батареи три, четыре?
— Что вы. Тут их, считай, до десятка.
Гость разгладил на столе бумажку с нанесенным на ней планом Сухуми:
— Давай, показывай.
Сыч напялил очки, придвинулся ближе и, тыча пальцем то в одну, то в другую точку на крохотном плане, уверял, что сам видел там орудия. Зубов слушал, задавал вопросы, уточнял и уже потом проставлял крестики. Они вытягивались полудугой, огибая почти всю северную часть города. Это понятно — там возвышенность, лес, самое место для зениток.
— Неужели только там? — усомнился Зубов.
— Несколько орудий у вокзала, где посадки… Идешь по железке — никаких признаков, а чуть влево — тут они все перед тобой, среди деревьев.
— А поезда — как… ходят?
— Отчего ж им не ходить. Пока ни одной бомбы на железку не упало. Бросают, да все мимо. — Сыч заворочался на скрипучем стуле. — Третьего дня эшелон с боеприпасами прибыл. Всю ночь разгружали. Мины потом на ишаков — и в горы… А вчера батальон пришел… Все та же, сорок шестая…
— Уверен?
— Голову на отсечение!
— Постой, а штаб… где он сейчас?
— Был в центре, а теперь… — Сыч потянулся к плану. — Вот здесь, у обрыва. Пещера там…
— Так, так, — ухмыльнулся гость. — Струхнули штабники, в норе прячутся, — он провел линию, обозначавшую обрыв, и старательно нарисовал над нею кружочек. — Не уйдут!
Скатав план в трубочку, Зубов осторожно засунул его в мундштук папиросы. Подержал
Зубов вынул из кармана книжечку-поминальницу, которую прихватил в доме ктитора, где ночевал, и вновь хитро улыбнулся. Сыч тоже рассмеялся: как придумано, а? А гость, полистав страницы, пропустил «во здравие» и, найдя чистые листы с надписью «за упокой», многозначительно подмигнул:
— Сюда их и влепим!
Сыч зачмыхал: уж больно кстати эта поминальница — все, попавшие в нее, считай мертвые!
Обмакнув перо в чернильницу-непроливашку, гость уставился на хозяина:
— Ну?..
Тот тряхнул шишковатой головой, оживился:
— Пиши — Омар Назарович Абхазава. Написал? Так. Пиши дальше… Партийный секретарь Гаврилов, — Сыч почесал наморщенный лоб. — Степан… как бишь его по батюшке?.. Фу, черт! Ведь хорошо знал и забыл. Ладно, пиши Гаврилов Степан, из моряков. Горсоветский депутат. Ярый, так сказать, приспешник…
— А проживает?
— Кузьмич… Егорыч… — бормотал про себя Сыч, будто не слыша. — Фу, ты, проклятый! — и вдруг хлопнул ладонью по столу. — Пиши, Авксентьевич! Степан Авксентьевич!.. Где проживает, говоришь? Да там же, где Гоглидзе. Где ж ему проживать? Дружки они — водой не разольешь.
Сыч называл и называл фамилии, а гость аккуратно вписывал их черными чернилами в книжечку. Это были партийные, советские работники, депутаты, сотрудники различных учреждений и просто активисты. Одних Сыч знал лично, о других слышал. Начиная с той ночи, когда прибыл гость, он почти не отдыхал, исходил весь город, добывая нужные Квако сведения. Как же, не кто-нибудь просит, Андрей Арнольдович.
И вот теперь, когда все сделано, Сыч смотрел на гостя желтыми глазами и ждал. Он был уверен, что посланец новой власти не обидит. А тот медлил, оттягивал. Наконец, вырвав из поминальницы листок, начал что-то писать на нем. Глаза хозяина бегали вслед за пером, хотя из-за близорукости он не мог прочитать ни одного слова. Сыч ждал. Сейчас гость закончит писать и вытянет из кармана тугой бумажник. Но Зубов не торопился. Еще раз обмакнув перо в непроливашку, поставил число, месяц и неразборчиво подписался.
— Получай, — сказал он, подавая бумажку.
— То есть как?.. — поднял седые брови Сыч. — Обещали деньгами.
— А это что?
— Записка… То есть, извините, не понимаю. Такое рискованное дело… Если б не обещали, а то…
Гость поднялся из-за стола:
— Дурак!
— Виноват, Андрей Арнольдович.
— Никакого Андрея Арнольдовича здесь нет! Понял?
— Виноват, господин Зубов.
— Господ тоже пока нет.
— Боже мой, да я все понимаю, — осклабился Сыч. — Я просто так. Не сочтите это за… Я все понимаю.