Шрифт:
Екатерина Боярских
Эхо женщин
Деревья, камни. Калитка скрипит. Голоса:
— Спускается луна слепых собак.
Открой калитку и родись вороной.
— Кресты гнилые, дымные дома,
болотные кентавры-огоньки,
небесный дар — по твари каждой паре.
— Открой калитку и родись щенком.
— Как четверговый дождик, растворяет
приличное публичное лицо
прозрачно-каучуковая влага,
фасолинки слезинки на резинках.
—
растаял снег, и мировая ось
калачиком (с)вернулась в уголочек.
— Луна слепых, засни меня казни
обрывком твердокаменной скрижали.
— Открой калитку и родись травой.
— Дрожащая дорожка в подорожник,
шагаловые нитки в коридор,
гаданье на ромашке в день печали,
зарытые в подкованную землю
открыток, откровений, открывашек…
— За стенкой Мекка. Спите, кто не спит.
Первая песня:
Слышно только последнюю строчку каждого куплета.
Далёкий, невнятный, неуверенный голос.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Когда я была всеми.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Когда все были целым.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Когда мы были многим.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Когда нас было трое.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Мы остались втроем.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Мы остались вдвоем.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Мы остались одни.
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
. . . . . . . . .
Я осталась одна.
Появляется девушка:
Пойду искать свою анестезию
на синем наплевательском морозе
в иллюзионе свечек и созвездий,
в метафорах проклятого порядка.
Пойду искать свою анестезию.
В десятимерном кажущемся мире
она меня размажет по кровати,
разрушит время, разгрызёт слова,
гнилые и снаружи и внутри:
"Прогнило что-то в датском короле…"
Песня:
По трещинам размазано зло.
Пощёчины калечат стекло.
Офелия уходит из рук
надменных надзирательниц рек.
Закрой в
Офелия идёт в Эльсинор.
"Офелия сорвётся с цепи", -
щебечут из-за стен мертвецы.
Над замком 40 тысяч ворон
Офелия стоит во дворе
Офелия как флейта-вода
Офелия как лето в аду.
Взрывается спасательный крест,
занозы расцветают из глаз.
Беги, сорокатысячный брат!
Ищи сорокатысячный брод!
Офелия не видит ворот,
с неё стекает грязная плоть.
Всего-то оказалось делов:
отравленное яблоко в лоб.
Под замком 40 тысяч врагов.
Огонь уже сидит на дровах.
Актёры отправляются в морг.
За 40 дней отмоется грим.
Из песни выходит Офелия.
С голосами:
— Ореховое эхо… эхо…
По шершавым стенкам… стенкам…
Перегородкам…
— Где ты, Гамлет?
— Я в орехе.
— Нет, я!
— Нет, я!
— Нет, я. (Последнее говорит Офелия.)
— Да ну тебя совсем! Я мог бы стать королём пустоты, если бы тут не было столько народу! Или это эхо? Эхо… эхо… По шершавым стенкам… Перегородкам…
Офелия:
Откройте дверь, пустите на порог,
я к Вам без приглашенья не войду.
Мой милый Гамлет, бог не уберёг
меня от Вас в мой день в моём году.
Согрейте мой размокший силуэт
венком последних отблесков костра.
Я думала, когда спасенья нет,
тогда такие игры не игра?
Чтоб Вас забыть, я выпила до дна
на дне сорокаградусной реки.
Мой глупый Гамлет, разве я умна?
По-моему, мы оба дураки.
Простую сеть порвать как дважды два:
за сценой я останусь как балласт
перебирать и складывать слова
и думать, что сказал Экклезиаст
про суету… Что мыльным пузырём
моё несчастье лопнет через миг.
Я в Вашу книгу вложена цветком,
хотя у Вас — я помню — много книг.
Как свечка, тает память — от тепла,
Зато цветы замёрзли — от росы.
Какой бы Ваша слабость ни была,
мы с ней совсем не сестры-близнецы.
А помнишь — на коленях голова?
Сидеть бы так всю жизнь всю жизнь всю жизнь…
Берите, Гамлет, это трын-трава.
Теперь Вам без неё не обойтись.
На нас, прищурясь, смотрит целый свет