Экспансия - 2
Шрифт:
И на этот твой возможный вопрос я отвечу: я пишу тебе потому, что мне больше некому написать. Я отвечу тебе: да, я понимаю, как это жестоко. Я скажу тебе: если живописец боится взять кисть, полагая, что картина, стоящая у него перед глазами, не под силу ему, тогда он не творец. Я скажу тебе: мир устал от условностей и закрытости. Хочется, наконец, - хотя бы сейчас, когда ночь лежит над тем миром, в котором я живу, - сказать правду листу белой бумаги. Мне совестно за это мое письмо, потому что я вижу в нем торг. Но я не мог его не написать, ибо в нем - надежда.
Сейчас я лягу
...Он проснулся за несколько минут перед тем, как хозяйка мягко постучала в его дверь:
– Сеньор, пора...
– Спасибо, - ответил он.– Вы так любезны, я бы наверняка проспал.
– Я приготовила вам кофе.
– Благодарю вас.
Он быстро умылся, прочитал письмо, лежавшее на столе, не садясь; поморщился: <Философствую, как человек, ожидающий приговора, а я ведь уже приговорен. А об этом я не написал. Это плохо. Приехав ко мне, она окажется на мушке. Как и я. За мной идет охота, я ненадолго оторвался, они найдут меня через Роумэна, они сделают все, чтобы он приехал ко мне. Или я к нему. И тогда я уже не оторвусь. Мой провал - дело времени. Нельзя это таить от себя, а уж от нее тем более>.
Он посмотрел на часы: <У меня есть пять минут, никогда нельзя откладывать то, что можешь сделать сейчас>.
Штирлиц присел к столу и дописал:
<Зеленоглазая моя! Я прочитал это письмо утром. В комнате много солнца, оно пронизывает маленькую комнату, и нет уже на белой стене моей зловещей тени. Ночь - время призраков, день предполагает правду. В первую очередь с самим собой. Так вот, я загнан, за мной идут по пятам, меня ищут и обязательно найдут. Увы, ты будешь бессильна помочь мне, но обречешь себя на горе. Точнее: я обреку тебя на горе. Еще точнее: тебя обрекут на горе те, кто меня ищет. Я уходил от этого, главного, прошлой ночью. Я хитрил с самим собой, я тешил себя надеждой. Так что в том настоящем, которое нам, возможно, отпущено, бог знает, сколько дней нам придется провести вместе. Боюсь, что мало...>
– Сеньор, вы опоздаете, - услышал он тихий голос хозяйки.
Штирлиц посмотрел на часы: <Время. Я допишу письмо в поезде, в конце концов можно купить вечное перо на вокзале, не обязательно брать "монблан", можно писать и обыкновенной здешней "самопиской", не может быть, чтобы здесь их не было в продаже>.
Женщина ждала в маленьком холле; всего пять столиков. <Действительно, семейный пансионат. Вот бы где спокойно пожить, продумав, как поступать дальше. А что думать, - спросил он себя.– Тебе не надо думать. От Роумэна ты имеешь данные, что в Кордове работает штандартенфюрер СС Танк, автор авиационных моторов, человек Геринга; есть у тебя адрес одного из звеньев ц е п и: неизвестный, калле Сармьето, пятнадцать, связник Райфеля, перевалочная база в направлении на Чили. Ты имеешь еще одного человека, он инженер, работает на заводе, Хуан-Альфрид Лопес; ты должен быть там, в Кордове, и делать свое дело, которое есть продолжение того, которому
– Вы любите горячий хлеб?– спросила женщина.– Или только слегка подогретый?
– Слегка подогретый... Как это любезно, что вы встали в такую рань.
– А почему вы говорите шепотом?
– Чтобы не разбудить ваших постояльцев.
– У меня их нет.
– Почему? Прекрасный пансион, очаровательная хозяйка.
– Очаровательную хозяйку муж обвинил в неверности... А в нашей стране нет развода... И поэтому в моем пансионате мало кто теперь останавливается...
Штирлиц мягко улыбнулся:
– У человека было двое детей, и он, подойдя к первому, сказал: <Дитя мое, сегодня иди работать в винограднике>. Он же ответил: <Иду, господин>– и не пошел. И подойдя ко второму сыну, человек сказал то же. И тот ответил: <Не хочу>. А после раскаялся и пошел. Кто из двоих исполнил волю отца? Говорят: последний. Говорит им Иисус: <Мытари и блудницы идут впереди вас в царство небесное...>
– Это из Матфея?
– Да. Вы хорошо знаете тексты...
Женщина вздохнула:
– Ночью я сказала вам неправду. Я постоянно читаю эту книгу не для того, чтобы легче считать деньги и делать финансовые отчеты. Деньги трудно считать, когда их много, а у меня их нет... Просто одной очень страшно, особенно если нет детей...
– По-моему, трудности жизни куда страшнее, если есть дети.
– Так считают мужчины. Вы не правы. Когда есть дитя, женщина обретает силу и лишается страха.
В вагоне он зашел в туалет и письмо к Клаудии сжег, полагая, что в Кордове напишет новое; иного выхода нет; рядом с ним должна быть женщина; ничто так не легализует мужчину, как это.
<Ты сам сказал эти слова, - спросил себя Штирлиц, - или их кто-то другой произнес в тебе? Если это сказал ты, тогда тебе должно быть очень за них стыдно; цель, которую оправдывают средства, всегда оказывается бесполезной. Я должен написать Клаудии всю правду; нельзя начинать то дело, которому ты отдашь себя, с безверия. Или я решу открыться ей по-настоящему, или не напишу ни слова>.
То, что он не отправил письмо Клаудии из Санта-Фе, спасло его: после того как Роумэн вылетел в Асунсьон, все его контакты (Клаудиа в том числе) были взяты под наблюдение теми или иными секретными службами: корреспонденция перлюстрировалась, телефонные разговоры прослушивались, а банковские счета подвергались самому тщательному изучению.
ДАЛЛЕС, МАКАЙР (Нью-Йорк, декабрь сорок шестого) __________________________________________________________________________
Выслушав Макайра с несколько отстраненным, рассеянным интересом, Даллес, покачав головой, заметил:
– Я бы не сказал, что эта история может в а с радовать, Боб. Помните строки Ли Ю? <Так много, много тысяч ли прошел за десять лет, но где я горя не видал, где не видал я бед? Чуть-чуть погреюсь у костра, и снова в дальний путь, но прежде, чем поводья взять, мне хочется вздохнуть: жалею и скорблю о том, что муки зря терплю, я наш родимый Юйгуань не отстоял в бою...> Помните?