Эпос хищника. Сборник
Шрифт:
Папа сказал, что Виктория может жить в моей комнате, а гулять по всей квартире. Только залезать на столы ей нельзя и нельзя выходить во двор.
– Кошки - животные дикие, - объяснил мне папа, собираясь на службу.
– Природа так задумала, чтобы они жили где захотят. Но в нашем веке только человек по-настоящему свободное существо, и только он имеет право жить где захочет.
– Тогда я буду жить под журнальным столиком!
– решил я.
– Нет!
– сказал папа, завязывая галстук.
– Детям под столиком жить нельзя!
– А когда я вырасту, можно будет жить
– спросил я.
– Нет, взрослые тоже не живут под столами!
– рассердился папа и ушел на службу.
Днем папа и мама уходили на службу, а я - в детскую группу. Виктория оставалась дома одна. Обычно она вела себя как положено, но иногда безобразничала. Однажды разбила мамину кружку. Но мама не стала ее ругать.
– Бедняжка, - сказала мама, поглаживая спинку Виктории.
– Она сидит целые дни взаперти, конечно, ей скучно.
– Да-с, - кивнул папа задумчиво.
– Фактически для нее наш дом - это тюрьма.
– Что такое тюрьма?
– удивился я.
– Тюрьма, - объяснил папа, - это такое место, куда запирают непослушных людей, чтобы забрать у них свободу. Они годами не могут выйти из закрытой комнаты и пойти куда им вздумается.
– Давай пойдем куда нам вздумается!
– предложил я.
– В зоопарк!
– Завтра рабочий день, - возразил папа и посмотрел на часы.
– А ну марш в кровать!
В выходные к нам пришли гости. Дядя Антон сказал, что Виктория - это не свобода, а победа, но переименовывать кошечку мы не стали. Родители рано выставили меня из-за стола и уложили в кровать, а сами долго хохотали и звенели рюмками. Я лежал в темноте, но мне не было страшно - рядом на одеяле лежала Виктория, и я гладил ее теплый бок.
Голоса переместились в прихожую, а вскоре хлопнула дверь, и я понял, что дядя Антон и тетя Оля наконец ушли. Мама долго звенела посудой, а папа шаркал по квартире тапочками и наконец заглянул ко мне. Он был веселый и разговорчивый.
– Не спишь?
– кивнул он мне, включая ночник.
А затем сел рядом на одеяло, а Викторию взял на руки.
– У-у-у! Зверь!
– захихикал папа, лохматя Виктории голову.
Виктория осторожно принюхивалась к его рукам и недовольно фыркала.
– Человек, - начал папа и назидательно поднял палец, - Царь зверей. Как человек захочет - так и будет. Вот.
– Наша Виктория тоже делает что хочет, - возразил я.
– Э нет, брат!
– хихикнул папа.
– Кошка существо подневольное. Кошка что? Мебель! Человек кошку держит дома! Человек кошку кормит! И делает с ней что захочет. Хочет - призвал к себе, хочет - выгнал вон!
– Папа взял Викторию поперек живота и кинул на пол.
– Вот, говорят, у нас нет рабства. Так вот же оно, настоящее рабство. Кошачье!
– Папа снова хихикнул.
– Что такое рабство?
– спросил я.
– Это, брат, ты будешь учить в школе!
– ответил папа.
– Рабство - это когда у тебя совсем нет свободы. Это когда ты сам себе
Я понял, что папа в хорошем настроении, и наконец решился спросить:
– Папа, а мы можем полететь в поселок на Луну?
– На Луне живут только военные и ученые, - ответил папа.
– Иногда туда летают туристы, но у нас никогда не будет таких денег.
– А мы можем поехать в Африку, где слоны?
– Мы можем поехать в Турцию, - сказал папа.
– Но в этом году нет денег.
– А в Африку?
– В Африку нужна виза, - сказал папа.
– И очень много денег.
– Значит, мы не свободны?
– огорчился я.
– Все люди свободны, - сказал папа.
– Только надо хорошо учиться и слушаться старших. А когда вырастешь - надо много работать, и тогда будут деньги. А когда будут у тебя деньги - будет страховка, обеспечение, квартира и машина. И тогда будет своя семья и дети. В этом и есть свобода.
Пока он это говорил, папин ремень начал трястись, но папа этого не замечал. Ремень трясся все сильней, и наконец раздалась мелодия. Папа ее услышал, пошарил рукой и вынул мобильник.
– Да, Степан Григорьевич?
– сказал папа.
– Но ведь завтра выходной, Степан Григорьевич? Хорошо, Степан Григорьевич, я понял.
Он отключил мобильник, повесил его на пояс и поднялся.
– Спать!
– скомандовал папа.
– У меня завтра рабочий день!
Но прежде чем выйти из комнаты, он присел и погладил Викторию, дремлющую на ковре.
– Это только у кошек нет ни дел, ни забот.
– А я бы хотел быть кошкой, - вздохнул я.
– Мал ты еще, многого не понимаешь… - усмехнулся папа.
– Жизнь кошки - это вечная тюрьма. Стена, окно, миска да приказы хозяина. Просто это их счастье, что они сами этого не понимают.
Папа погасил ночник и вышел из комнаты, а я уснул. Мне приснилась огромная рука. Она высунулась из самого большого окна самого большого офиса самого большого города, чтобы почесать за ухом папу, маму и дядю Антона.
19 мая 2003, Москва
СЕМЕЙНАЯ ПРОБЛЕМА
Юле Немировской
Последнее, что я запомнил, - это рев моторов вертолета, ослепительная вспышка и ощущение сырости и холода.
Отец разворачивал комок фольги медленно и хмуро, словно специально затягивал паузу. Наконец в воздухе разлился характерный запах сушеного мяса, и на покрытие палубы вывалилась конечность. А за ней еще парочка. Сомнений больше не оставалось - это были руки. Небольшие, белесые, высушенные, с обгрызенными сизыми ноготками. В том месте, где руки обрывались, торчали короткие сухие жилки.