Есенин
Шрифт:
Из зала сразу слышатся возгласы:
— Неверно!
— Чепуха!
— Вот в чем дело!
— Раскрыли свои карты!
Шум, аплодисменты и крики:
— Сталина! Сталина!
Евдокимов, секретарь Ленинградского горкома, старается перекричать всех:
— Да здравствует Российская коммунистическая партия! Партия превыше всего!!! — Но в ответ делегаты многоголосо ревут:
— Да здравствует товарищ Сталин! Ура-а-а!
Уловив мгновенную паузу, Каменев пытается говорить дальше:
— Мы против единоначалия. Мы против того, чтобы создавать вождя!
— А кого
В зале смеются и снова кричат:
— Вы сами узурпировали власть!
— Долой!
— Сталина! Да здравствует товарищ Сталин!..
Дождавшись, когда смолкнут крики и утихнут аплодисменты, Рыков, председательствующий на съезде, объявляет перерыв.
Хлысталов поднялся, поправил огонь, прошелся вокруг костра. «Вот какие страсти кипели…» — размышлял он, глядя на белый туман, поднимавшийся над озером.
Послышался приближающийся шум мотора. Машина остановилась где-то неподалеку, в лесу. «Еще рыбаки прибыли», — подумал Хлысталов и снова в мыслях унесся в то далекое время…
Есенин стоял у окна, когда в палату вошла Софья Толстая.
— Ты что? Зачем пришла? Я же написал! — Он почувствовал неладное — в ее взгляде было что-то безумное.
— Да, я получила твою записку! — Губы ее задрожали. — Ты! Ты… меня жестоко оскорбил, очень жестоко! Я тебя ненавижу!
Она открыла ридикюль, но тут же снова закрыла. Постояв молча, словно решаясь на что-то, повернулась и пошла к выходу, но, уже взявшись за ручку двери, остановилась и обернулась к Есенину:
— Прощай! Надеюсь, больше не увидимся!
— Я тоже надеюсь! Прощай! — ответил Есенин.
Лучше бы он промолчал. Лицо Софьи исказилось бешеной злобой. Она выхватила из ридикюля есенинский наган и, не целясь, выстрелила в его сторону. Пуля, пролетев мимо, разбила окно. Наган выпал из рук Толстой, и она выскочила в коридор. Есенин на какое-то время остолбенел… Потом быстро подобрал наган и спрятал его за пояс под пиджак. Через некоторое время послышались торопливые шаги, и в комнату вбежал доктор Зиновьев:
— Сергей Александрович, что случилось? Я слышал выстрел! — Он поглядел на осколки стекла на полу.
— Дорогой мой Петр Михайлович, вам показалось! Никто не стрелял! Это Соня громко хлопнула дверью: нервы! — улыбнулся Есенин.
— А окно? Окно разбито!
— А-а-а! А это я стоял у окна, а кто-то с улицы кинул камень… В меня всегда швыряют камнями, — засмеялся он. — Вы меня поняли, Петр Михайлович? — Доктор растерянно покачал головой.
— Куда вы собираетесь? — спросил он, видя, как Есенин стал надевать галстук и туфли.
— Мне сегодня необходимо посетить Госиздат. Сегодня ведь двадцать первое декабря! А вечером я вернусь, хорошо?.. Даю слово! Принесите мне, пожалуйста, мою шубу.
— Пойдемте в мой кабинет, там оденетесь! Я никому ничего не скажу, Сергей Александрович, — говорил он дорогой. — Историю с хлопнувшей дверью мы замнем… К вечеру стекло будет вставлено! Но это все мне очень не нравится! Очень!
— До вечера, Петр Михайлович! Спасибо вам.
Есенин покинул больницу. Пройдя
— Послушай анекдот, Сергей, — остановил Есенина приятель — служащий Госиздата Тарасов-Родионов.
— Давай, только очень смешной, а то на душе муторно! — Есенин распахнул шубу, снял бобровую шапку и, бросив ее на широкий подоконник, уселся рядом.
— Так вот, — начал Тарасов-Родионов, поглядев по сторонам. — Комиссар Фельдман произносит речь перед крестьянскими депутатами: «Товарищи! Скоро во всем свете будет власть Советов!» Голос из толпы: «Сего нэ будэ!» Фельдман: «Это почему?» Голос из толпы: «Жидив нэ хватэ!»
Есенин зашелся в хохоте:
— «Жи… жи… жи-див! Жи-див нэ хватэ!» Здорово! Народу рот не заткнешь… Но это что-о-о! — сказал Есенин, вытирая выступившие от смеха слезы. — Вот я тебе расскажу быль… обосрешься от смеха!.. В больнице мне книжку одну дали почитать, «Россия и евреи» называется. — Есенин многозначительно поднял палец вверх.
— Я что-то слыхал… Достоевский, что ли, написал? — схитрил Тарасов-Родионов.
— Сам ты Достоевский, — поморщился Есенин. — Иосиф Бикерман! О! Был такой русско-еврейский общественный деятель.
— Не слыхал и не читал… Так что пишет этот Бикерман? — насторожился приятель, протянув Есенину папиросу.
Есенин закурил.
— Не поверишь! Русский человек никогда раньше не видел еврея у власти… ни-ког-да!.. Я тебе сейчас дословно, буквально…
Есенин закрыл глаза и минуту помолчал, вспоминая.
— Вот, слушай! «Русский человек никогда не видел еврея ни губернатором, ни городовым, ни даже почтовым чиновником. Русский человек видит теперь евреев… и судей, и палачей. Он встречает евреев не только коммунистов, а таких же обездоленных, как он сам, но все же распоряжающихся, делающих дело Советской власти: она ведь всюду, и уйти от нее некуда. А власть эта такова, что поднимись она из последних глубин ада, она не могла бы быть ни более злобной, ни более бесстыдной. Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть — еврейская и что потому она такая осатанелая. Что она для евреев и существует, что она делает еврейское дело, в этом укрепляет его сама власть…» А, каково?! — задохнулся от напряжения Есенин.
— Кто, ты сказал, автор? — спросил Тарасов-Родионов.
— Запомни! Би-кер-ман! Би-кер-ман! Прочти, если попадется!
— Она разве напечатана? — недоверчиво покачал головой Тарасов-Родионов.
— Опубликована еще в двадцать втором году. Я тебе слово в слово… память у меня, сам знаешь! — Есенин хлопнул себя ладонью по лбу.
— Да уж знаю! Может, этот человек и мне бы дал ее почитать? Кто он?
— Врач в клинике Ганнушкина.
— Как фамилия?
— Зачем тебе фамилия? — насторожился Есенин. — Врач, и все. Ты дальше послушай, Саша, этот анекдотец…