Есенин
Шрифт:
— Я слушаю, Сережа, только не так громко, ты же знаешь: у нас в Госиздате русских…
— Только ты да Рабинович, остальные все евреи! — хохотнул Есенин, вспомнив известный анекдот про музыкантов.
— Во-во! Ну, я слушаю…
Есенин потряс головой, прогоняя хмель.
— Да!.. Он пишет, цитирую: «Русские люди жили, работали и распоряжались плодами трудов своих, русский народ рос и богател, имя русское было велико и грозно. Теперь еврей — во всех углах и на всех ступеньках власти. И во главе невской столицы — Зиновьев, и во главе Красной Армии — Тухачевские и Якиры, и во главе нашей
— Эту телеграмму тоже врач тебе давал читать? — спросил Тарасов-Родионов.
— Не-е-ет! Она, друг милый, у меня… — пьяно похвастался Есенин.
Тарасов-Родионов покосился по сторонам и с жаром зашептал:
— Покажи мне ее… Я только прочту ее, и больше ничего… Мы же друзья?
— Друзья… Только дай слово, что ты никому — ни гу-гу. А то будет буча!
Тарасов-Родионов протянул руку:
— Даю! Друг!
Есенин пожал ему руку.
— Хорошо, тогда я тебе ее дам! Она спрятана пока у надежного друга… А я возьму у нее… Я ведь сегодня уезжаю, Саня… в Ленинград решил.
— Только ты никому больше про телеграмму эту… идет? — обнял его Тарасов-Родионов.
— Нет, но как тебе эта книжка Бикермана, а? Честный еврей, восхищаюсь! Еще одного такого знал: дружок мой Леня. Леня Каннегисер.
— Тот, что Урицкого убил? — пристально взглянул Александр на Есенина. Сергей согласно кивнул.
— «Во искупление грехов перед Россией» — так он говорил! Ну ладно, Саня! Пойду к Берзинь зайду. Я ведь сегодня в Ленинград! Столько планов! Сил накопил в больнице, морду какую наел! — засмеялся довольный Есенин и, соскочив с подоконника, двинулся по коридору.
Тихо в лесу. Тихо на озере. Только храпит в палатке Велинов. В своей старенькой «волжанке» уснул, укрывшись штормовкой, Хлысталов. К чуть дымящемуся костру подошел человек, тихо подошел, профессионально, крадучись заглянул в окошко «Волги». Проснись Хлысталов — увидел бы знакомую личность: не кто иной, как хозяин сауны пожаловал. Но спит полковник, что-то бормоча во сне. Постоял банщик, прислушался: тихо кругом. Поглядел на машину — стоит «волжанка» передком своим к озеру. Попробовал он подтолкнуть ее, а машина и пошла полегоньку. Все быстрее покатились колеса… Плеск раздался, и ушла «волжанка» под воду, унося с собой Хлысталова, а бандюга во весь опор обратно в лес бросился. Заурчал мотор, и скоро снова тихо стало кругам, только пузырьки воздуха выдавали место, где скрылась под водой «Волга».
Глава 14
ПРОЩАНИЕ
А в далеком 25-м году уже 23 декабря заканчивалось.
— Можно к вам, Анна Абрамовна? — постучал Есенин в дверь.
— Если пьяный, нельзя! — несказанно обрадовалась Берзинь.
— Чуть-чуть, самую малость!
— Тогда входи. — Анна быстро закрыла дверь на замок. Исцеловала все лицо его. — Сереженька, родной мой! Я так рада, что ты согласился уехать в Ленинград! Это самое лучшее
— Аня! Каменев — он что, вместе с Зиновьевым?
— Два сапога пара, а почему ты спрашиваешь?
— Да так, ничего. Ты свою голову не подставляй, Аня! Меня спасаешь, а сама?
— Не бойся, Сереженька, — улыбнулась она, тронутая его заботой. — Я Анна Абрамовна, мне легче!.. Вот билет!
Есенин спрятал билет в карман.
— Ты деньги еще не получил? Я выписала тебе тысячу.
— Жду: касса закрыта.
Берзинь отошла к столу и взяла телефонную трубку. Набрав номер, спросила:
— Бухгалтерия? Это Берзинь. Кассир пришел? К вам Есенин сейчас зайдет. Да, выдайте как положено! Ну и что, что обед! Есенину сделайте исключение!
Она повернулась и тяжело вздохнула.
— Простимся здесь, Сереженька! Я бы на вокзал приехала, да сейчас перерыв на съезде, делегаты многие в Ленинград поедут, а с ними «кожаные тужурки». Зачем гусей дразнить?
Есенин подошел к ней и обнял.
— Потерпи, любимый, я к тебе на Рождество приеду, как Снегурочка… У тебя в больнице бабы были, честно? Медсестры?.. Зинаида не приходила?..
— Толстая Софья заходила проведать! — хмыкнул Сергей.
— Что она хотела? — нахмурилась Берзинь.
— Хотела зацеловать до смерти! — пошутил Есенин. — Но я не дался!.. Хочешь?! Давай прям здесь, как тогда! А?! — и он стал задирать ей юбку, но Анна вырвалась и отошла к двери.
— Потерпи! Я приеду к тебе двадцать восьмого или двадцать девятого, и уж я-то впрямь зацелую до смерти, ты у меня не вырвешься! — стиснула она в улыбке свои белые, крепкие зубы. — Сними отдельный номер! Все, все, все! Иди-и-и! А то разревусь, как корова!
По переулкам старой Москвы бежит бездомный пес. Бежит целеустремленно, не останавливаясь на углах, чтобы «задрать ногу». Пробегает Кузнецкий мост, видит свору своих собратьев, радостно виляет хвостом и присоединяется к ней. Все собаки сидят, неотрывно глядя на дверь с вывеской «Госиздат»… Дверь открывается, и выходит Есенин. Собаки с визгом бросаются к нему.
— Уже ждете?! — раскидывает Есенин руки, словно желая обнять сразу всю стаю. — Ах вы, родные мои! — Он потрясает зажатой в кулаке пачкой денег: — Вот! Шестьсот! А обещали тыщу! Жулье, обокрали! — ударил он пяткой дверь. — Ну и хрен с ними, впервой, что ли?
Собаки сочувственно повиливают хвостами. Есенин засовывает деньги за пазуху, оглядывается по сторонам и замечает стоящего неподалеку чекиста.
— Эй! — свистит поэт. — И ты ждешь, гнида гэпэушная? Яйца, поди, отморозил? Давно ведь пасешь! А ну, братцы, взять его, взять! Куси!
Свора словно ждала этой команды: с яростным лаем бросаются собаки за чекистом, а того уж и след простыл…
Есенин, заложив пальцы в рот, лихо свистит, и собаки, виляя хвостами, с сознанием выполненного долга возвращаются и окружают Есенина.