Ёсико

Бурума Иэн

Капитану Амакасу, несмотря на его вдохновенную речь на вокзале Синьцзина, не очень нравилась идея с этой поездкой. Поскольку к актрисам он относился по-отечески, их личная жизнь была вечным поводом для его беспокойства. Артистический мир метрополии он считал чересчур легкомысленным и слишком опасным для нашего морального самочувствия. Ситуацию осложняло и то, что гала-концерт был организован не Маньчжурской киноассоциацией, а продюсерской компанией «За мир в Азии». Компанию эту поддерживало Министерство иностранных дел Японии, которое Амакасу презирал за льстивость и мягкотелость. Но в этом случае даже Квантунская армия была бессильна. Амакасу предупредил меня, что, если с актрисами случится что-либо, наносящее ущерб репутации Маньчжурской киноассоциации, нести за это ответственность буду я.

Уснуть не получилось и на вторую ночь нашего путешествия — на пароме от Пусана до Симоносэки. [16] Мэнь Хуа — типичная красотка с севера,

высокая, с кожей кремового оттенка и восхитительной родинкой на левой коленке, — делила каюту с Ри. Я был не прочь немного с нею позабавиться, но работа есть работа. Нельзя допустить, чтобы в этой поездке что-нибудь случилось. Как и Ёсико, Мэнь Хуа никогда раньше не бывала в Японии, но перспектива вскоре оказаться там вселяла в нее скорее мрачные предчувствия, нежели восторг, и в каюту она отправилась одна, а Ёсико все болтала и болтала на жуткой смеси китайского и японского, полная решимости не спать, пока не увидит первый из Японских островов. На рассвете нас окутало плотным туманом. Судовой гудок застонал, как раненый зверь. Ри прижалась носом к окну, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь густую серую мглу. Ничего. Тем не менее ровно в 7:30 утра женский голос в громкоговорителе объявил, что мы «прибываем на нашу любимую имперскую родину».

16

Симонос э ки — крупный порт на юго-западе японского о-ва Хонсю. 17 апреля 1895 г. в нем был подписан Симоносэкский договор, завершивший Японо-китайскую войну 1894–1895 гг.

— По правому борту, — продолжал голос, — вы можете увидеть порт Симоносэки, до тысяча девятьсот четвертого года называвшийся Акамагасаки. Эти места славятся божественной красотой природы и напоминают о нашей великой национальной истории, о знаменитом сражении Гэндзи Минамото с родом Тайра в тысяча сто восемьдесят пятом году…

Голос все вещал в том же духе, и все мы повернули головы к правому борту, но в густом тумане, увы, не разглядели ни зги. В громкоговорителе заиграл национальный гимн, и все, включая китайцев и корейцев, вытянулись по стойке «смирно».

Лишь за несколько секунд до того, как судно бросило якорь, мы смогли разглядеть очертания города — хаотичную мешанину из пакгаузов, портовых кранов, складов. Не самый эффектный пейзаж для встречи, которой так ждала Ёсико. На борт судна с убийственно важным видом поднялась морская полиция. Поперек главного салона, рядом с трапом, протянули толстую черную веревку и поставили стол, за который уселся маленький толстяк с усиками а-ля Чарли Чаплин; за его спиной встал помощник, в чьи обязанности входило дышать на печати перед тем, как передавать их усатому, который затем прикладывал их к документам после долгого и внимательного изучения. Как я ненавижу этот официозный пафос, присущий моим соотечественникам! Гражданам Японии приказали выстроиться в очередь перед черной веревкой, иностранцы должны были стоять за ней. Ри бросилась в очередь первой. И я заметил, в каком замешательстве поглядела ей вслед Мэнь Хуа. Словно впервые осознала, что Ри была чистокровной японкой, а вовсе не полукровкой, как подозревали во многих маньчжурских киностудиях. Паспорт Ри надлежащим образом проштамповали. Она повернулась к Мэнь Хуа и по-китайски сказала, что будет ждать ее в зале таможни. Чиновник, вдруг заподозрив что-то, приказал ей вернуться. Внимательно и с отвращением оглядев ее, он пролаял:

— Так вы японка или нет?!

Ри утвердительно кивнула и уставилась глазами в пол.

— Тогда что вы здесь делаете в этих нелепых китайсках тряпках? Вам стыдно должно быть, а вы еще и бубните что-то на этом чертовом языке! Или вы не понимаете, что мы — люди первого сорта?!

Я попытался вмешаться и объяснить чиновнику как можно тактичнее, что она знаменитая кинозвезда и едет в Токио на празднование Дней Маньчжоу-го-японской дружбы. Это его никак не впечатлило, и он приказал мне не лезть не в свое дело. Поскольку благоразумие в его случае не работало, мне пришлось сообщить ему о моих связях с Квантунской армией и упомянуть капитана Амакасу. Бедняга вытянулся в струнку, и его мясистые губы сложились в лицемерную улыбку.

— Прошу вас! — затараторил он. — Кто бы мог подумать? Добро пожаловать домой, на родину!

Тем не менее ускорить процедуру для Мэнь Хуа я ничем не мог, и лишь несколько часов спустя мы смогли сесть в тесное купе поезда, идущего на восток. Туман рассеялся, но небо все еще затягивали темные тучи, похожие на мокрые грязные тряпки, на всем нашем пути домой создавая неприятную, мрачную атмосферу. Воняло мокрой одеждой и маринованной редькой. В нашем купе почти никто не говорил ни слова. Мэнь Хуа была еще слишком не в себе от нескольких часов допроса, которые ей пришлось выдержать, и слишком поражена новым статусом Ри. Но, как девушка благоразумная, вопросов не задавала. Поэтому все мы в хмуром молчании разглядывали проплывавшие в окне провинциальные городки, плотно застроенные убогими деревянными домишками, которые будто жались друг к другу в страхе перед угрозами внешнего мира. Эта гнетущая атмосфера немедленно пробудила во мне желание вернуться на континент.

Я уже тосковал по бескрайним просторам любимых Китая и Маньчжурии. Для человека, который познал свободу, иной страны для жизни быть не могло.

11

Мое любимое местодля прогулок в Токио — район, в котором я часто появлялся, еще когда только приехал в столицу и стал студентом. Район простой, без современного блеска. Да и ничем особенно замечательным он себя не зарекомендовал. Большинство японцев этим местом гнушались из-за его нездоровой славы. Поговаривали, там живут привидения. Мои ночные прогулки обычно начинались от старого места казни в Сэндзю, [17] охраняемого статуей Дзидзо — святого покровителя всех страждущих в аду грешников. Эта статуя известна как Дзидзо без башки — по истории места, на котором тысячи людей потеряли свои головы на самом деле. В этом старом, всеми забытом уголке города все еще можно отыскать чьи-то старые кости. Здесь похоронен легендарный воришка Кодзо Нидзуми. А также Сёин Ёсида, самурай, ученый и революционер, который верил, что мы можем спасти Японию от порабощения западными варварами, лишь если будем их изучать. Посаженный в клетку людьми сёгуна за попытку сесть на американский корабль в 1854 году, учитель Сёин написал бессмертные строки: «Если герой не добился поставленной цели, весь его дальнейший путь — это жизнь злодея и вора». Его обезглавили в 1859-м за то, что был предан императору, а не сёгуну. Из наших исторических личностей он нравится мне больше всего. Поприветствовав учителя Сёина и других убиенных, я шагал вдоль канала Санья в сторону Есивары, веселого района красных фонарей в старом Эдо. [18] Теперь это — печальное, заброшенное место, с уродливыми зданиями в западном стиле, которые выглядят хрупкими времянками, как декорации на киностудии. Нет уже тех утонченных искателей удовольствий, населявших Эдо, которые знали, как ухаживать за куртизанками, поражая их изяществом и остроумием. Сгинула пускай более плебейская, но и более живая толпа разночинцев 1920-х.

17

Район вокзала Минами-Сэндзю в современном Токио. Во времена правления сёгунов Токугава здесь располагались место казни, на котором за период 1650–1873 гг. лишили жизни около 200 тыс. человек, а также кладбище для казненных.

18

Эдо — прежнее (до 1868 г.) название Токио.

Зимой 1940 года многие танцзалы Асакусы были закрыты, так же как и дома удовольствий в Ёсиваре. Осталось лишь несколько — таких жалких на вид, что лучше бы их тоже закрыли. И все же, себе на удивление, я нашел-таки одно заведеньице, куда заглядывал еще студентом: бордель, главной достопримечательностью которого была девушка, загримированная под Клару Бау (хозяин, человек с мордой гончего пса, — большой любитель кино), остался на месте. Поскольку голливудские фильмы теперь официально осуждались как декадентские, заведение изменило дизайн на нечто восточное, с оштукатуренным фасадом а-ля китайский особняк. Один из сутенеров, худой парень с прыщавым лицом, схватил меня за руку и зашептал в ухо: «Господин, вам здесь понравится! У нас есть девочка — вылитая Ри Коран!» Моим первым желанием было дать ему в морду. Но я передумал и с чувством крайнего отвращения вышел вон.

12

Не могу похвастаться,что был хорошим компаньоном для наших посланниц дружбы. Мэнь Хуа, вернувшись с официального мероприятия в гостинице «Империал», держалась как-то испуганно. А Ри разъезжала по Токио в компании сына министра иностранных дел, что позволило мне немного расслабиться — до тех пор, пока я не понял, что его ухаживания заходят дальше, чем допускают строгие правила гостеприимства. Ри, казалось, против этого не возражала. Похоже, она была еще слишком наивной, чтобы понять его истинные намерения. Ей явно льстил тот прием, который оказывала ей наша имперская столица, знакомя ее то со знаменитым писателем, то с прославленным актером — все они были теперь для нее «узнаваемы». Ее даже представили самому министру иностранных дел, человеку с отвратительной репутацией, которого она, используя новоприобретенный столичный жаргон, назвала «абсолютным душкой». Чем поставила меня в неудобное положение, поскольку я ненавидел читать ей морали. Да и милое дитя, наряженное светской дамой, все равно не стало бы меня слушать.

В интервью же для японской прессы свою роль Ри играла безукоризненно. Облаченная в великолепное китайское шелковое платье, она отвечала на нескончаемые и пустые вопросы на безупречном японском (а как же еще?), что вызывало массу благосклонных комментариев. Что она думает о Японии? Кто ее любимый японский киноактер? Она уже пробовала японскую сырую рыбу? Как вам нравятся японские баня, постель и палочки для еды? Не трудно ли ими пользоваться, если вы привыкли к длинным китайским палочкам? Она отвечала на все вопросы, говоря репортерам то, что от нее хотели услышать, включая тот факт, что японские палочки для еды, конечно, короче, но по форме гораздо удобнее.