Это случилось в тайге (сборник повестей)

Клещенко Анатолий Дмитриевич

— Соль пуще всего беречь надо!

Вернулся к пилоту, подал кружку:

— Пей!

Пилот сделал глоток, другой — и, отстранив кружку, вопросительно посмотрел на Заручьева.

— Давай пей, — прикрикнул тот.

Но пилот качнул головой и закрыл глаза.

— Н-нда, — промычал Иван Терентьевич и, помедлив минуту, отошел. У костра протянул кружку Ольхину: — Держи, ты больше всех шевелился. А теперь — все! — постарайтесь спать. Чуть рассветет — надо будет идти. Кому-то, — добавил он, подметив протестующий жест лейтенанта. И первый, по-вчерашнему, свернулся на своей подстилке.

8

— Спи, —

сказал лейтенант Ольхину.

— А что еще делать? — вопросом ответил тот. — Только спать. — И продолжал сидеть, ковыряя палочкой угли в костре.

— Ложись давай, — повторил лейтенант тоном приказа, но, спохватившись, что приказать такое нельзя, нелепо, заговорил многословно и сбивчиво. — Пословицу знаешь: недоспать хуже, чем недоесть? На харчи рассчитывать не приходится, значит, добирай сном, а то ног не потянешь. Ситуация! — лейтенант скорбно вздохнул.

— Да-а, попал ты в непонятное, начальник! — Ольхин ухмыльнулся и, лениво, медленно поворачиваясь, улегся. Спиной к огню и лейтенанту.

Лейтенант почувствовал, что начинает раздражаться — Ольхин ему мешал. В училище приучили решать отвлеченные задачи, решать теоретически: как следует поступить, если произошло то-то и так-то, там-то и тогда-то. Наверное, если бы нынешнюю ситуацию предложили лейтенанту в виде условий такой задачи, он нашел бы правильное решение. Но присутствие Ольхина путало карты: уже нельзя было решать отвлеченно, он существовал, находился рядом и даже позволял себе соболезновать: "Да-а, попал ты в непонятное, начальник". А что, собственно говоря, переменилось в их взаимоотношениях? В расстановке сил, так сказать? Кажется, ничего…

"Врешь, — мысленно крикнул лейтенант, — переменилось, иначе бы ты об этом не думал!" И задал себе вопрос: как оценивает изменившуюся ситуацию Ольхин, как следует оценивать ее, исходя из предположения, что Ольхин воспользуется этой переменой для своей выгоды, для себя?

Итак, спокойно, лейтенант, не торопись! Что интересует Ольхина? Естественно, постараться не попасть на скамью подсудимых и, следовательно, за решетку. Но это его интересовало и до аварии. Только осуществлению таких его интересов мешали лейтенант милиции Гарькушин с пистолетом системы Макарова и невозможность выпрыгнуть из самолета, а на аэродроме, он знал, встретит "раковая шейка". Так. Теперь — что изменилось? Лейтенант есть, пистолет Макарова есть, но кто-то должен идти за помощью. Что это даст Ольхину?

— Задача! — буркнул он вслух.

Кто пойдет за помощью? Ни пилот, ни слепая учительница идти не могут, исключено! Остаются трое: он, Ольхин, Заручьев. Совершенно ясно, что такое путешествие по тайге не шутка — без топора, без оружия. Однако он опять забыл о пистолете! И значит, вариантов оказывается не три, меньше. Существует оружие — пистолет, — и он, лейтенант Гарькушин, обязан позаботиться, чтобы оружие не попало в чужие руки, тем более преступные. А это значит, что нельзя лейтенанту Гарькушину ни идти за помощью с Ольхиным, ни оставаться с Ольхиным здесь, послав Заручьева. Послать одного Ольхина он не имеет права. Значит, других вариантов нет — только идти лейтенанту Гарькушину. Одному, Как ни крути, единственный вариант.

Ладно, решил лейтенант,

выбора у тебя нет. Так — значит так, все. Но остается еще вопрос: золото. Угораздило же управляющего прииском вспомнить, что самолет повезет золото, когда рядом находился он, Гарькушин! Не знал бы — и черт с ним, с золотом, а теперь думай о нем, вроде как комиссар "Золотого поезда"! Покосившись на спящих, он встал, принялся подбрасывать в костер дрова. Случайно взглянул на Ольхина — и только показалось ему или в самом деле тот поспешно зажмурился? Неужели все-таки ждет, чтобы он заснул, надеется овладеть оружием? Ну нет! — лейтенант взгромоздил на костер толстый, но трухлявый березовый комель и, пятясь, переступил четкую границу света и абсолютной тьмы, застолбленную стволами сосен. За ними, он знал, от костра ничего не видно.

Но и сам он, очутившись в темноте после хоть и неяркого, но все-таки света, в первый момент не увидел впереди ничего, кроме тьмы. Потом различил не то тени, не то деревья. И не поверил глазам, подумав, что все еще контраст света с тьмой продолжает выкидывать свои шутки: земля казалась белой. "Снег?" — оторопел лейтенант.

Это был не снег, иней. Когда глаза попривыкли к мраку, он рассмотрел плоские черные кроны сосен в черном провале неба, слева — потерявший четкие контуры самолет и гнилую валежину впереди. Лейтенант подошел к валежине, спрятал под нее, вместе с кобурой, пистолет и вернулся к костру.

Следовало решить, что делать с золотом. Может быть, ничего не надо? Прибудут спасатели — золото передадут по назначению, возможно, на вертолете будет специальный человек, он обеспечит дальнейшую транспортировку, если… Если золото окажется на месте. А если нет? Если оно прежде попадет в руки Ольхину? Золото есть золото. Вот если его спрятать в тайге, в таком месте, куда незачем кому бы то ни было соваться, а выбравшись из тайги, сообщить, куда спрятал?..

Он так уверен, что выберется из тайги? Да?

А вдруг не выберется — и золото, государственное достояние, будет потеряно навсегда, тогда как оставленное в самолете, даже если в нем никого уже не будет, — в самолете его рано или поздно найдут. Потому хотя бы, что нельзя рано или поздно не найти самолет. Так что — лучше просто не заикаться на эту тему. Тем более что Ольхину вряд ли придет в голову шарить в пилотской кабине, нечего ему там искать.

"Будем считать, что такого вопроса не существовало", — решил лейтенант, по-заручьевски поворачиваясь спиной к огню и поднимая воротник. Успевшие подсохнуть от тепла костра сосновые ветки сделались жесткими, колючими, но лейтенант этого не заметил.

Ему никогда ничего не снилось, он смеялся над теми, кто, протирая по утрам глаза, начинал вспоминать всякую чертовщину, будто бы виденную во сне. В то утро мог посмеяться Заручьев — над ним. Лейтенант, когда Иван Терентьевич тронул его за плечо, сказав: "Вставай, друг, пора!" — неожиданно перехватил руку Заручьева болевым приемом и прохрипел:

— От-дай.

— Что? — растерялся Иван Терентьевич.

— Пистолет.

— Отпусти руку и проснись, — сказал Иван Терентьевич.

Не выпуская руки, лейтенант круглыми глазами посмотрел на Заручьева, на свернувшегося за костром Ольхина, произнес облегченно: