Это случилось в тайге (сборник повестей)
Шрифт:
— Поносник шелудивый, — уже вслух выругал он Заручьева, посчитав это разрешением вопроса.
Но надо было решать другой вопрос — о ночлеге. Его нельзя было решить никаким ругательством. Что делать? Заручьев мог находиться и в десятке километров впереди, и за перелеском, может быть тоже устраиваясь на ночлег. Как его не вспугнуть? Парень оглянулся и увидел сдвоенный след — свой и Ивана Терентьевича, — убегающий в только что оставленный позади бор. Идея! Вернуться назад и развести костер за бором,
— Выкусил? — сразу повеселел Ольхин и с торжеством посмотрел туда, где терялся в сумерках след пока только одного человека.
Анастасия Яковлевна осторожно потянула с пилота полушубок.
— Проснитесь, пожалуйста!
— А! Что? — испуганно спросил летчик.
— Знаете, кажется уже утро…
Пилот, помотав головой, разогнал сонливость.
— Да, утро. А в чем дело?
— Приходил Иван Терентьевич… Только я не узнала его по голосу почему-то…
— Ну, что он сказал? Ольхина не нашел?
— Знаете, он ничего не успел сказать. Вернее, успел выругаться в дверях и… ушел снова. Но я ему сообщила о пропаже.
— Тогда все ясно, — сказал пилот. — Отправился ловить субчика. — У него получилось: шупшика.
— Если он… — учительница искала слово, — не поймал его вчера, то…
— Вчера он его встречал, а сегодня ушел ловить, догонять. Это разные вещи, Анастасия Яковлевна. Иван Терентьевич его найдет, он старый и опытный таежник. Так что давайте наберемся терпения и будем ждать.
— Еще одно ожидание, — вздохнула Анастасия Яковлевна. — До чего все это… невероятно.
— И до чего хочется есть, — в тон ей сказал пилот.
Анастасия Яковлевна, коснувшись рукой стены, повернулась, чтобы отойти к своей постели. Она пыталась представить себе маленький разбитый самолет в огромной белой тайге — сверху. Каким должны увидеть его те, кто их разыскивает. Сумеют ли, разглядят ли?
— Может быть, все-таки разжечь около самолета костер? — предложила она робко.
— Зачем. Погода нелетная, видимости — никакой.
Ну что ж, она понимала, что он прав, что некому приносить для костра лишние дрова, что, наверное, не помог бы и дым. И главное, что вот уже столько дней незачем было сигналить дымом…
— Давайте тогда… завтракать, — предложила она с горькой улыбкой. — Все равно…
"Перед смертью не надышишься!" — хотел закончить летчик, но промолчал. Он сказал другое:
— Нет воды. Не знаю, доковыляю ли я к ручью…
— Можно растопить снег, — догадалась Анастасия Яковлевна, и он, брякнув пустым ведром, вышел из самолета.
— Зорка! — окликнула Анастасия Яковлевна, когда дверь захлопнулась. Собака подошла, ткнулась мордой в колени. Женщина нагнулась, погладила ее между ушами и сказала:
— Как хорошо, что
Пилот вернулся с полным ведром снега, поставил ведро на печку.
— Порядок!
— Ну, вот и прекрасно. Будете потом рассказывать жене, как занимались бабьими делами — топили печку, чай заваривали… Хвастаться станете, наверно?
Он выдавил из себя невеселый смешок:
— Эх, Анастасия Яковлевна, Анастасия Яковлевна!..
Скудный завтрак прошел в молчании. Пилот не отрываясь смотрел, как неуверенные в своей точности длинные пальцы слепой учительницы заворачивают и прячут в открытую пасть баула остатки. Он видел только руки и еду. Он без конца мог бы смотреть на них. И даже забыл поблагодарить.
— Кстати, — нарушила затянувшееся молчание Анастасия Яковлевна и повернула лицо совсем не в ту сторону, где находился собеседник, — я ведь даже не знаю, как вас зовут. Представьтесь, пожалуйста.
— Зовут Владимиром, — сказал летчик. — Владимир Федорович Звонцов.
— Вот и познакомились, — улыбнулась учительница и насторожилась. — Вам не послышались шаги?
Он молча помотал головой, а потом, спохватившись, сказал:
— Нет.
— Опять! Слышите?
Пилот приоткрыл дверь, выглянул — и вспугнул с уцелевшего крыла самолета сойку.
— Ну и слух у вас! — удивился он. — Птица ходила по плоскости.
— Я подумала, возвратился Иван Терентьевич. Вы не сомневаетесь, что в случае… Ну, что он справится с Ольхиным?
— Конечно, — уверил летчик.
— Понимаете, как-то не хватает его…
Пилот понял по-своему:
— Запас дров нам оставили, в крайнем случае попробую пилить.
— Не хватает присутствия человека, — сказала Анастасия Яковлевна. — И именно Ивана Терентьевича. Его спокойствие как-то передавалось… А я ведь даже не представляю, какой он.
— Обыкновенный, — сказал пилот. — Но мужик, в самом деле, настоящий. С таким не пропадешь, но и такой не пропадет.
— Вы что, иронизируете?
— Нет, завидую.
Она вскинула голову, будто прислушивалась опять.
— А я не завидую. Спокойствие — это в какой-то мере и равнодушие, а равнодушным, по-моему… холодно жить.
Пилот прикурил сбереженный в запас окурок и лёг. К нему подошла Зорка, прислонилась к плечу и замерла. Пилоту было больно менять положение, он помнил об этом и все-таки стал поворачиваться на бок. Повернувшись, нашел, не открывая глаз, собачью голову и опустил на нее руку, а собака придвинулась еще плотнее и сама стала гладиться о ладонь. И оттого, что она искала его ласки и сочувствия, хотя куда больше ласка, и сочувствие, и жалость нужны были ему, у пилота даже как-то посветлело на душе, потому что у ничего не имеющих ничего не просят.