Шрифт:
— Все охотничьи истории похожи одна на другую, — заметил Кловис.
— Такой охотничьей истории вам не доводилось слышать, — возразила баронесса.
— Мы даже не добрались до места охотничьего сбора, если такой был, — вставил Кловис.
— Собрались все, как обычно, в том числе Констанс Брудл. Констанс — из тех цветущих рослых девиц, которые прекрасно выглядят на фоне осеннего пейзажа или рождественских украшений в церкви. «У меня недоброе предчувствие, — пожаловалась мне она. — Я, наверное, даже побледнела».
Сказать по правде, она была столь же бледной, как свёкла, услышавшая
«Вы выглядите гораздо лучше, чем обычно, — сказала я — Впрочем, у вас это легко получается». Прежде, чем до неё дошёл смысл моей реплики, затявкали собаки, поднявшие лисицу, прятавшуюся в зарослях дрока.
— Как же иначе, — усмехнулся Кловис. — Ни один охотничий рассказ не обходится без лисы и зарослей дрока.
— У нас с Констанс были хорошие лошади, — невозмутимо продолжала баронесса, — и поначалу мы без труда следовали за сворой. Однако затем мы уклонились на несколько миль в сторону и некоторое время скакали наугад по пустынной местности. Всё это меня здорово раздражало, и мой темперамент был готов прорваться наружу, но, продравшись сквозь очередную живую изгородь, мы, к нашей радости, вновь услышали собачий лай и увидели в лощине наших гончих, преследовавших добычу.
— А вот и они! — воскликнула Констанс и ахнула: — Но кого же они гонят?
Определенно, это была не лисица, — зверь был более чем вдвое выше ростом, с короткой мощной шеей и отвратительного вида головой.
— Это гиена, — вскричала я. — Должно быть, она сбежала из парка лорда Пабэма.
В ту же минуту гиена остановилась и повернулась к гончим. Их было всего шесть смычек; собаки, очевидно, оторвались от остальной своры, увлечённые необычным запахом, и теперь они, встав полукругом, глупо пялились на свою добычу, не зная, что делать.
Наше появление, надо сказать, подействовало на гиену весьма воодушевляюще, — видимо, она привыкла к тому, что люди всегда обращались с ней хорошо. Это ещё больше обескуражило гончих; наверное, именно поэтому они охотно повиновались прозвучавшему вдалеке призывному звук охотничьего рожка. Констанс, я и гиена остались одни в опускающихся на окрестности сумерках.
— И что теперь? — спросила Констанс.
— А как ты думаешь? — сказала я.
— Мы ведь не можем остаться здесь на ночь с гиеной, — огрызнулась она.
— Не знаю, каковы твои представления о комфорте, но я не согласилась бы остаться в этом месте на ночь даже без гиены, — сказала я. — Давай поедем направо, через лесок. Мне кажется, там проходит дорога на Кроули.
Мы не спеша потрусили вдоль едва заметной в траве колеи от повозки, а гиена весело побежала за нами.
— Как все-таки нам поступить с гиеной? — последовал неизбежный вопрос.
— А как обычно поступают с гиенами? — язвительно переспросила я.
— Мне прежде не доводилось иметь с ними дело, — пожаловалась Констанс.
— И мне тоже, — сказала я. — Если бы мы знали пол животного, ему хотя бы можно было дать имя. Мне, например, нравится Эзми — оно универсально.
Дневного света вполне хватало, чтобы ориентироваться на местности и различать объекты, находящиеся на незначительном удалении от нас, и мы заметили у опушки леса полуголого цыганёнка, собиравшего ягоды с невысоких кустов.
— Любопытно, чем занимался этот ребёнок? — наконец проговорила Констанс.
— Очевидно, лакомился ежевикой.
— Мне не понравилось, как он плакал, — продолжала она. — Его рёв до сих пор почему-то звенит у меня в ушах.
Я не стала журить Констанс за её мрачные фантазии; этот настойчивый плач, который словно преследовал нас, начинал действовать и на мои и без того напряжённые нервы. Я попробовала подозвать Эзми, трусившего позади нас. Несколькими большими прыжками он поравнялся с нашими лошадьми, а затем опередил нас. Загадка несмолкаемого плача тут же прояснилась: Эзми крепко держал в пасти цыганёнка.
— Боже милосердный! — ахнула Констанс. — Что же нам делать?
Я не сомневаюсь, что на Страшном суде Констанс завалит вопросами любого из экзаменующих её серафимов.
— Что же делать? Что же делать? — продолжала истерически всхлипывать она, в то время как Эзми неторопливо трусил чуть впереди наших утомлённых скакунов.
Я, впрочем, не сидела сложа руки. Я кричала и ругалась на зверя по-английски и по-французски, пыталась уговаривать его и бессмысленно рассекала воздух своим коротким охотничьим хлыстом, наконец, я запустила в него пакетом с сандвичами; не представляю, что ещё можно было предпринять в такой ситуации. Вдруг Эзми резко прыгнул в сторону и скрылся в густом кустарнике, куда мы не могли за ним последовать; плач сорвался на крик и стих. Вскоре зверь вновь присоединился к нам, всем своим видом выражая сочувственное понимание; он словно знал, что совершил нечто такое, чего мы по своей ограниченности не понимали и не одобряли, но что с его точки зрения было совершенно оправданно.
— Как ты можешь терпеть присутствие этой хищной зверюги рядом с собой? — с отвращением спросила Констанс; теперь она и впрямь выглядела как свёкла-альбинос.
— А что я могу сделать? — сказала я. — И потом, в настоящий момент он совсем не выглядит хищным.
Когда мы выбрались на шоссе, всё вокруг поглотила непроглядная тьма. Впереди сверкнули фары, и двигавшийся на большой скорости автомобиль пронёсся в опасной близости от нас. Секундой позже раздался глухой удар и громкий визг боли. Автомобиль остановился, и, вернувшись к нему, я увидела молодого человека, склонившегося над тёмной безжизненной массой, распростёршейся на обочине.
— Вы задавили моего Эзми! — с горечью воскликнула я.
— Приношу тысячу извинений, — сконфуженно отозвался молодой человек. — Я сам заядлый собачник и хорошо понимаю ваши чувства. Дайте мне возможность загладить мою вину.
— Прошу вас, похороните его немедленно, — сказала я. — Думаю, я вправе потребовать это от вас.
— Принеси лопату, Уильям, — крикнул он водителю. Очевидно, им не раз приходилось заниматься импровизированными захоронениями в пути.
Рытьё могилы нужных размеров заняло некоторое время. «Какой великолепный экземпляр», — покачал головой молодой человек, когда труп зверя оттащили в вырытую яму.