Фантастическая проза. Том 2. Младенцы Медника
Шрифт:
– Мне она тоже не нравится, – устало сказал Маркиш. – Только мы ведь не нападаем, Исав. Пока мы только защищаемся.
Вечером он долго не мог уснуть. С тех пор, как умерла жена, Маркиш жил один. Дети выросли. Дочь Сара уехала работать в Штаты, старшая – Эмма – вышла замуж за зубного врача из Зальцбурга, в доме было пусто и тоскливо, поэтому Маркиш старался, как можно реже подниматься на второй этаж, где все напоминало о себе. Стариковский удел – доживать жизнь одному. Маркиш не считал себя стариком, ему исполнилось пятьдесят пять лет, время, когда человек обретает мудрость и начинает смотреть на жизнь немного циничнее и проще.
Можно было уйти на пенсию, будь это в Баку, он так бы и поступил, но здесь он держался за работу, ведь это позволяло
Он долго ворочался в постели, думая об Эллен Гриц и ее ребенке.
Кажется, ничего страшного с ними случиться не может. Они – пламя, о которое обжигаются другие. Что произошло, и каким образом ребенок получил исключительные и удивительные качества? Неужели это был результат вмешательства человека? Фамилия Медник ему ничего не говорила. Впрочем, он не был специалистом в биологии, поэтому вполне мог не знать человека, работающего в области генетики человека. Медник вполне мог оказаться крупным ученым, который достиг определенных успехов и закрепил эти успехи весьма доказательным путем. Быть может, Эллен Гриц бежала совсем не от Гонтаря, она бежала от доктора, потому что боялась за ребенка. А Гонтарь просто узнал об эксперименте. Но почему он стремится уничтожить ребенка? Заполучить такого ребенка и воспитать его в любви и уважении к себе намного лучше. Если он способен на такое в младенчестве, то чего можно ожидать от него с взрослением? Кажется, наблюдение следует снять. Неизвестно, как он может расценить контроль над жизнью его семьи и как отреагирует на это. «Господи! О чем я думаю, – вздохнул Маркиш. – Он еще даже не мыслит, не воспринимает образы. Интересно, с какого времени ребенок начинает воспринимать окружающее? Надо будет обязательно посоветоваться с доктором Гершуни».
Он вдруг подумал, что было бы неплохо съездить в Россию. Конечно, в Баку попасть не удастся, теперь это другое государство, но и в России было бы интересно увидеть многих и узнать, как сложилась их жизнь после распада Союза. Маркиш жалел о гибели страны, в которой прошли его детство и молодые годы. Он искренне считал, что это великая страна, и не мог понять, как она развалилась на части при легком нажиме изнутри. Впрочем, многие в Израиле совсем по-другому относились к России и Советскому Союзу. Маркиш их в этом не упрекал, считая, что сам живет осколками имперской культуры, которая понятна не каждому. Слишком долго в него вдалбливали различные понятия о Родине и жизни, чтобы он мог легко избавиться от них. Собственно, и желания миллиардера Гонтаря, они тоже имели корни в прошлой еще советской жизни. Мечты о мире, в котором было бы спокойно жить, где не было делений на левых и правых, на евреев и арабов, на православных и католиков, на белых и черных… Мечты, которые никогда не станут реальностью. Люди слишком разнятся, чтобы найти общий язык. О белом расизме знают все, но кто знает о черном расизме, о расизме арабском, китайском, японском? Кто знает, почему так спокойно уходят на смерть многие арабские смертники? А они ведь прекрасно понимают, что умрут, и наивно верят, что их ждет райское бессмертие, хотя на деле от них не останется даже могил.
Жизнь всегда противоположна человеческим представлениям о ней. Всю жизнь сам Маркиш боролся за семью, за то, чтобы они жили счастливо и без нужды. И что же? Его самого в конце жизни ждало одиночество.
Бессонница одолевала Маркиша. Он долго ворочался в постели, потом не выдержал, прошел на кухню, достал из висящей на стене аптечки снотворное и выпил сразу две таблетки. Снотворное не могло подействовать сразу, и Маркиш еще некоторое время лежал на спине, вглядываясь в невидимый потолок, и вспоминал веселый и шумный город, в котором прошла его первая жизнь.
И когда он почти погрузился в сон, нечаянная мысль бледно проявилась и еще некоторое время мучила инспектора, прежде чем уступила место беспорядочным и лихорадочно-бредовым видениям: а что происходит в России? Ведется ли какое-нибудь расследование по делу? Кто там расследует
Часть вторая
Будни убойного отдела
Глава первая
Если не знать, что в квартире произошло, то обычной и совсем не страшной она выглядела. Квартира как квартира, захламленная старой мебелью, с несвежими обоями на стенах и с потолком, на котором темнели неровные пятнышки высохшей крови от убитых мух и комаров. Книг только много было, это Нечаев отметил сразу. Полок для них не хватало, стопки книг и журналов аккуратно стояли возле стены. Книги никто не тронул, следовательно, ничего в квартире не искали. Да и трудно было предполагать, что у убиенного имелись какие-то сбережения. Были бы – тогда бы квартира выглядела иначе.
Следователь сидел у шаткого кривоногого журнального столика и писал протокол осмотра места происшествия. Не в связи с кончиной мух, разумеется. Был он молоденький, белобрысый и от усердия даже высунул язык. Рядом уныло топтались понятые из жильцов дома. На покойника они уже насмотрелись, и теперь им хотелось домой – похвастать перед родственниками и соседями своим участием в жутком деле.
Труп был трудноразличим среди кучи белья, в беспорядке скрученного на диване в несвежий комок, в котором смешались грязно-белые простыни и пестрое одеяло. И все-таки он был, этот чертов труп, из-за которого отпуск Нечаева сразу отодвигался на неопределенное время. Еще не зная даже имени покойного, Нечаев ненавидел его. Так все славно складывалось – и отпуск у всей компании оказался летом, и желание сплавиться по Дону до самого водохранилища оказалось у всех, да что там говорить – лодки были взяты в прокате вместе с палатками и прочими причиндалами, так необходимыми для облегчения тяжелой походной жизни. И все это становилось недостижимым. Было отчего прийти в отчаяние!
– Рост трупа, – повторил для следователя прокуратуры судебно-медицинский эксперт Краишев, – сто семьдесят пять сантиметров, полнота средняя, телосложение плотное. Одет в синие тренировочные брюки с белыми полосами по боку, белую фуфайку с короткими рукавами и носки черного цвета.
Он замолчал, деловито стягивая с покойника трико почти до колен. Бесцеремонно задрал футболку.
– Из нижнего белья на трупе имеются плавки синего цвета, – сказал он. – Особых примет в виде родимых пятен, шрамов от операций и травм на теле убитого нет.
– Причина смерти? – не поднимая головы, спросил молоденький следователь прокуратуры. Веснушчатый, белобрысый, он относился к недавнему призыву молодых специалистов, который по распоряжению далекого московского руководства был призван оздоровить обстановку в правоохранительных органах. Похоже, ничего путного из этого не получалось. И дело совсем не в том, что следователь боялся трупа, это как раз не главное – пооботрется немного, бутерброды будет рядом с покойником жевать. Другое пришло в органы поколение. Молодое, нахрапистое, твердо следующее в жизни заветам дедушки Мичурина, призывавшего не ждать милости от природы. Поэтому с оздоровлением ничего не получалось. Взятки это новое поколение брало чаще, а главное – больше, причем большинство из них приходило в органы с твердой уверенностью, что ошкуривать ближнего, совершившего правонарушение, их долг, прямая обязанность, если хотите. Только попадаться не следует.
Причина смерти торчала из спины покойного. Судя по ребристой черной рукоятке, ножик был очень приличный, и если он не достал до желудка покойника, то только потому, что попал в кость.
– Причиной смерти стали ножевые ранения, – нараспев сказал Краишев, – которые и оказались несовместимыми с жизнью. Всего покойному нанесено три ножевых удара, все в области спины. Утверждать не буду, но, похоже, потерпевший в этот момент сидел спиной к преступнику и совершенно не ожидал, что с ним поступят так жестоко.