"Фантастика 2024-94". Компиляция. Книги 1-26

Шнейдер Наталья

Глянув на то, как я воспринимаю его план коронации, барон Штакельберг продолжил:

– Церемониал является не только отражением нравственного состояния общества. Это своеобразный пролог будущей политической программы верховной власти. Любое действие на нём имеет большой смысл. Вот, например вашему величеству будет преподнесен для целования крест, бывший на Петре I во время Полтавской битвы; этот крест спас его от смерти: пуля, попав в крест, отскочила от него. Таким образом, церковь подчеркивает героический дух императора, проявленный во время взятия Ковеля. Годами выработанный этикет поддерживает престиж придворной жизни. Это не только преграда, отделяющая государя от его подданных, это в то же время защита подданных от произвола государя. Этикет создает атмосферу всеобщего уважения, когда каждый ценой свободы и удобств сохраняет свое достоинство. Там, где царит этикет, придворные – вельможи и дамы света, там же, где этикет отсутствует, они спускаются на уровень лакеев и горничных, ибо интимность без близости и без равенства всегда унизительна, равно как для тех, кто ее навязывает, как и для тех, кому ее навязывают.

Я внимательно слушал обер-церемониймейстера двора, но то, что хотел услышать, так и не дождался. А меня интересовал простой вопрос:

с какого момента этой церемонии я становлюсь полноценным монархом? Когда смогу издавать уже разработанные с Кацем манифесты и отдавать распоряжения, неподвластные никакой критике? Об этом барон Штакельберг ничего не говорил. Пришлось напрямую спросить его об этом. Оказывается, истинным государем Михаил становится после проведения обряда помазания и венчания на царство в церкви. Вот после того, как я поцелую крест и дам клятву на Библии, могу вести себя как истинный царь. Ни перед кем не нужно отчитываться или оправдываться – только перед Богом или перед собой. Я не зря, можно сказать, бил копытом в ожидании того момента, когда получу всю полноту власти. Аналитический отдел КНП, который всё-таки сформировал Кац, выдал весьма тревожную справку – несмотря на военные успехи Юго-Западного фронта и популярность Михаила, протестные настроения в обществе нарастали. Нужно было их как-то гасить, и единственное, что сейчас было возможно сделать, это новому императору выпустить дарующие что-то серьёзное народу – манифесты.

Манифесты были подготовлены очень интересные. И как мы с Кацем считали, эти указы (манифесты) снимут накопившееся напряжение в обществе. И главной из этих подготовленных бумаг, несомненно, был указ о земле. Не зря после Октябрьской революции именно земельный вопрос был наиглавнейшим. И именно разработанный большевиками закон о земле позволил им удержать власть. Правда, в конечном итоге крестьяне землю не получили, но коммунисты-то власть взяли и удержали во многом благодаря этой пресловутой передаче земли крестьянам. Нужно быть наивным идеалистом и тупицей, чтобы не сделать так же. Мы такими не были, вот в недрах КНП и родился текст этого хитрого документа. А хитрости в этом Манифесте о земельной реформе было две. Первая – это то, что надел, на который претендует крестьянин, оформляется в собственность после войны специально созданными земельными комитетами. В первую очередь они будут оформлять землю ветеранам войны и близким родственникам погибших солдат. Помещикам была предусмотрена компенсация за изъятую у них землю. То есть выгоду в виде умиротворения крестьян (а это большая часть населения страны и численности армии) получали сейчас, а все проблемы и трудности с реализацией этого Манифеста нужно было разгребать уже после войны. Вторая хитрость, а вернее, расчёт на присущее человеку чувство справедливости, было обещание царя вознаградить всех отличившихся в ходе войны земельными наделами. И не где-нибудь в Сибири или Дальнем Востоке, а на юге в отбитой от басурман Царьгородской губернии. Каждый из георгиевских кавалеров, по его желанию, мог получить там от пятнадцати десятин земли. Другие ветераны, решившие перебраться в новую губернию, могли претендовать на несколько меньшие наделы. Упоминание о Царьграде было не случайным. Впервые русский царь обозначил цель, за что стоит биться православным. Помощь братьям славянам – это, конечно, хорошо, но уже набило оскомину. Эта идея войны уже практически была перебита социалистической пропагандой, что нужно давить кровососов-богатеев, угнетателей и прочих буржуинов. А вот мысль о том, что Россия намерена освободить Царьград (Константинополь) от басурман и образовать там населенную православными губернию, могла подорвать всю антивоенную пропаганду. Конечно, лозунг большевиков, который они, несомненно, выдвинут в ответ на эту идею (мир без всяких условий и контрибуций), хорош, но не тогда, когда народу показали вкусную морковку. Мы с Кацем были уверены, что надежда получить надел на благословенной земле заставит большинство крестьян не воспринимать популистские лозунги, а затянуть пояс потуже и терпеть тяготы войны до получения обещанного самим помазанником надела. Так что этот Манифест был не немедленного действия, а скорее указом надежды, который должен был дать перспективы крестьянам и в конечном итоге свести на нет антиимперскую пропаганду.

А второй указ (манифест) был немедленного действия. Касался он отмены сухого закона. Мы долго спорили с Кацем, отменять ли этот закон? Всё-таки он шёл на пользу здоровью нации. Но победила всё-таки логика и чувство самосохранения. Какая тут забота о здоровье нации, когда на носу череда революций и гибель миллионов твоих соплеменников. Какая, к чёрту, разница, погибнет человек от удара штыком в печень или от её цирроза. От алкогольной зависимости ещё можно вылечить, а от расстрельной стенки не помогут никакие лекарства. К тому же сухой закон нарушался практически повсеместно. Только элита нарушала его посредством французского алкоголя, а простые люди потребляли самогон. Государство при этом несло колоссальные финансовые потери. Нужно было кончать с этим издевательством над бюджетом и простым русским мужиком. Эксперименты с попыткой оздоровить общество можно предпринимать в благополучные времена, когда власть стабильна, а народ сыт и занят делом. А когда война, предреволюционная ситуация и жизнь человека практически ничего не стоит, нельзя раскачивать лодку общественной жизни. Обычно наши споры по вопросу сухого закона заканчивались «наркомовскими» ста граммами и рассуждениями о том, выиграла бы великую войну наша родина, если бы в те времена существовал такой закон. После принятия рюмашки шустовского мы обычно приходили к единому мнению – неизвестно, что было бы, но экспериментировать не стоит. Вот был сухой закон в 1917 году, и произошла революция, а в Отечественную войну существовали «наркомовские» сто грамм – и Советский Союз победил. Так что мы решили, что нужно отменять этот закон. А лучше всего это сделать сразу после коронации. Люди уже привыкли, что новый царь после своей коронации выпускает новый указ о каком-нибудь послаблении для народа. Простой народ воспримет именно так отмену сухого закона.

Все эти мысли, назойливо влезавшие в мой бедный рассудок, совершенно не давали спать. Но когда часы пробили три часа, рассудок не выдержал, отказался что-либо анализировать и как-то неожиданно погрузился в нирвану. Из этого блаженного состояния сна меня, как обычно, вывел чертов Первухин. А именно путём гнусного покашливания над самым моим ухом. Это так мой бывший ординарец

будил российского сюзерена. Хитрец заранее посмотрел, что под рукой у меня нет ничего тяжёлого, поэтому так смело и нарушил сон монарха. Именно так я и подумал, когда не нашёл под рукой ничего, чем можно было запулить в рыжую бестию, посмевшую кашлять рядом с диваном, на котором я всё-таки уснул. Но это было минутное желание, а потом реальность вошла в мозг, и я осознал, что обязан вставать и заниматься тем, на что кинула меня судьба и эта чёртова реальность. Если хочу выжить в этом теле (а другого-то не предвидится), придётся становиться русским императором. И история об этом говорит однозначно – если не желаешь лишних забот и ответственности, то добро пожаловать в Пермь, ну а если хочешь жить сам и дать шанс выжить миллионам твоих соплеменников, то будь добр вставать и заниматься муторными делами.

Это осознание существующей реальности заставило собраться, сбросить с себя плед и принять сидячее положение. То, что я спал одетый, совершенно не удивило моего бывшего ординарца, на фронте он уже привык, что его подопечный часто спит не раздеваясь. Привык он и к тому, что его командир сразу же требует чашку кофе, который он научился варить даже во фронтовых условиях на костре, умудряясь не упустить его из походной турки. Вот и сейчас, только я принял сидячее положение, как мне тут же Первухин протянул маленькую фарфоровую чашку с кофе. Ритуал побудки командира был соблюдён. И он не зря был отработан. Глоток допинга заставлял мысли быстрее вертеться, а организм – переносить утренние издевательства хозяина. Такие, как умывание холодной водой, бритьё, а затем ещё и зарядка. Но этого Первухин уже не видел – не то что я его стеснялся, но где-то как-то комплексовал делать при нём растяжки и многие другие упражнения, которые были совершенно обычными в двадцать первом веке, а в это время смотрелись дико. Многие привычки личной гигиены, вбитые в меня двадцать первым веком, в это время смотрелись дико. Например, то, что я не пользовался услугами цирюльника – брился сам. Я понимал, что по крайней мере император не должен заниматься такими вещами, но душа технаря НИИ мозга не принимала многих вещей, принятых среди аристократов этого времени. Вот и мучился, выскребая свою щетину допотопной безопасной бритвой. Она хоть и английского производства, но далека от «Жилетта», который был у меня в Пущино.

Брился я очень осторожно и медленно, чтобы, не дай бог, не нанести на лицо порезы, которые были, в общем-то, характерны для нынешнего Михаила. Это долгое стояние напротив зеркала сослужило хорошую службу – мучившее меня беспокойство пропало вместе со щетиной. Что, спрашивается, волноваться? Чему суждено случиться, того не избежать. Если в этой реальности Михаилу суждено стать императором, то мелкими огрехами в процессе коронации можно пренебречь. К тому же пресса, да и общественное мнение настроены доброжелательно, и если даже случится какой-нибудь сбой, то общество постарается его просто не заметить, а если это невозможно будет, по крайней мере его не выпячивать.

После бритья время как будто сорвалось с низкого старта и начало ускоряться. Только я уселся завтракать, как явился Кац. Мой друг был удивлён моим бодрым видом и весёлостью. Как только Кац вошёл, я начал шутить над его кислой физиономией. Парень пришёл меня поддержать, а получилось наоборот – именно я его подбадривал перед серьёзной церемонией. Уже, наверное, в сотый раз напоминал, где он должен находиться и как действовать. Не забыл я его ещё раз предупредить, чтобы он внимательно наблюдал за приглашёнными гостями. Если кто удивится моему своевременному приезду на церемонию, то он, несомненно, осведомлён о попытке устранить Михаила. Генерала Кондзеровского вряд ли удастся задержать, так что выйти на организатора нападения на дворец в Гатчине остаётся только таким способом. Конечно, можно действовать и не таким дилетантским методом, ведь наверняка в охранном отделении можно найти специалиста, который способен провести грамотное следствие и выйти на заказчиков методом сопоставления фактов и допросов задержанных финнов, но это будет чертовски долго, и все организаторы тихо испарятся. А я всё-таки надеялся таким нехитрым методом выйти пусть и не на организатора покушений, но на человека, которому было известно о нападении на императорский кортеж и на дворец в Гатчине. Глядя, с каким вожделением Кац набросился на бутерброды с чёрной икрой, принесённые Первухиным для моего завтрака, я подумал: эх, заметить бы гада, который удивлён приездом Михаила в Зимний дворец, то можно было бы вытрясти из него всю нужную информацию. Ребята Берзиньша работают именно с такими клиентами и уже навострились без шума и пыли арестовывать нужного человека, даже если он имел связи и вес в обществе. А затем в подвалах Смольного прессовали его, пока он не сообщал о своих преступных действиях, намерениях и подельниках. Эти мысли не отключили моё восприятие реальности, и когда я увидел, с какой скоростью уменьшается мой завтрак. Пришлось прекращать размышлять и как когда-то в пионерском лагере начинать без разбора поглощать лежащие на тарелках блюда. Я успел урвать только один бутерброд с икрой, но зато отыгрался на греческом салате – оставив Кацу только маленькую кучку этого вкуснейшего блюда. Совместными усилиями мы освоили монарший завтрак. Его вполне хватило на двух здоровых мужиков. А если бы я съел это в одиночку, то встать с дивана точно бы не смог. А так энергии только прибавилось, я уже был способен не только размышлять и спорить с внутренним голосом, но и командовать другими людьми. Что и продемонстрировал, как только допил чай. И начал, естественно, с сидящего рядом Каца, заявив:

– Ну что, граф Джонсон, пожрали царской икорки? Пора это угощение отрабатывать! Иди, облачайся в свой лучший костюм, скоро Гришка автомобиль к самому крыльцу подаст. Я посмотрел в окно, грузовики спецгруппы уже стоят, готовые к царскому выезду. Максим уже, наверное, пошёл в гараж за «Роллс-ройсом», по крайней мере мне об этом сказал Первухин. Он тоже пошёл в свою комнату надевать парадный мундир. Так что, Кац, все готовятся к предстоящему выезду, только мы с тобой тормозим – жрём чёрную икру.

– Так иди, облачайся в свой парадный мундир. Мне-то надеть тройку плёвое дело, а с твоими аксельбантами нужно полчаса разбираться. Вот допью чай с последним куском пирога, и пойду в свою конуру наряжаться к этому шоу. Времени ещё полно, мы поедем на автомобиле, а значит, за час домчимся до Зимнего дворца.

– Ну, ладно, Кац, добивай свой пирог, но только смотри не жалуйся, что нет туалетной бумаги, да и лопухов в это время года не найдёшь. Вообще-то будет интересно, если министр двора появится в Зимнем дворце в грязных штанах. Ха-ха-ха!