Французская фантастическая проза (антология)
Шрифт:
— Мне кажется, что и тебе самому это должно быть отлично известно, — отвечал я после некоторого раздумья, — Пролетая сквозь время, ты не мог не созерцать неуклонного заката и упадка вашей цивилизации. Уж наверно, ты присутствовал при ее гибели? Может быть, ты даже наблюдал, как твой собственный пепел ссыпают и запечатывают в роскошную многоцветную погребальную урну, подобную тем, которыми мы восхищаемся сегодня?
— Чтобы нам с тобой было проще понимать друг друга, — сказал на это бадариец, — пора кое-что рассказать тебе о наших научных воззрениях. Это избавит тебя от надобности задавать кучу вопросов, большинство из которых, прости меня, о друг мой, кажутся мне нестерпимо глупыми… Однако уж коль мы познакомились, то не откроешь ли ты мне свое имя? Ибо я порядком
— Мое имя, — объявил я ему, — Оскар Венсан.
— Да-а… В таком случае… Знаешь, ты не обижайся, но уж лучше я буду, как прежде, именовать тебя «друг мой». Итак, я уже говорил, что ваш взгляд на возможность путешествий во времени крайне примитивен. Вот послушай…
Мы сидели за столиком друг против друга, а вокруг было восхитительное монпарнасское лето, и в воздухе уже разлилась предвечерняя прохлада. Рассказ пришельца так захватил меня, что об ужине я и думать забыл. Между тем было уже девять вечера. Бутылки наши давно опустели. Но не успел я приказать гарсону принести нам новые, как вдруг тот самый низенький господин в очках поднялся и, к моему изумлению, обратился к нам также по-латыни:
— О граждане, — сказал он, — не гневайтесь, если я позволю себе прервать вашу беседу. Быть может, вы сочтете меня неучтивым, но я все слышал. Как только ты появился здесь, о мой предок, твоя внешность поразила меня. Невольно я слышал твои первые слова; они все во мне перевернули, и я начал прислушиваться. Но не осуждайте меня, а лучше возблагодарите судьбу за эту встречу, как равно и за поистине необъяснимое пристрастие людей к прошлому, которое побуждает их преподавать латынь в школах в наши дни… Нет, я неправильно выразился. Следовало бы сказать «в мои дни», ибо, о благородные чужестранцы, мы с вами живем в разные эпохи. Пусть это покажется вам невероятным, но знайте, друзья, что перед вами — еще один путешественник во времени. Я, однако, пришел из вашего отдаленного будущего. Ни один из вас не мог и догадываться о моем существовании, ибо мне предстоит родиться, слушай, о парижанин, и ты, бадариец, лишь десять или пятнадцать тысячелетий спустя. Точнее я сказать не могу, потому что подобно тебе, о далекий пращур мой Амун, я оказался в этой эпохе по чистой случайности, после того как понял, что не сумею без промежуточной остановки одолеть временной отрезок в двести веков, как я намеревался это сделать на своей машине времени.
Друзья мои, перед вами доктор Джинг-Джонг, один из наиболее выдающихся ученых Перголийской республики… Но я забыл, что вы не слыхали о моей Перголии, ибо та земля, на которой вырастет и расцветет наша великолепная культура, пока еще скрыта под толщей вод океана, который ты, о парижанин, называешь Тихим. Знайте же, что перголийская Академия наук поручила мне… я хотел сказать — поручит мне совершить с научной целью путешествие в прошлое при помощи нашего новейшего изобретения — машины времени. Мы установим на этой машине двухсотый век по земному времени. Я сам рассчитаю эту дату таким образом, чтобы попасть в эпоху высшего расцвета древнейшей бадарийской цивилизации, следы которой мы недавно обнаружили. Однако случится небольшая неисправность — и вот я среди вас. И весьма тому рад, так как имею возможность познакомиться одновременно с двумя различными эпохами.
Считая по-твоему, парижанин, я здесь вот уже шестой день. Мне удалось выменять перголийскую одежду на то одеяние, что носят сейчас. А вот и моя машина времени.
В его руках появился овальный предмет, в точности похожий на машину Амуна.
— О божественный Джинг-Джонг, — начал было я потрясенно, но не смог более выговорить ни слова из-за волнения, охватившего меня. Подозвав гарсона, я указал перголийцу на стул возле нашего столика и с грехом пополам сумел спросить нового гостя, какой напиток он предпочитает. Оказалось, что питье, называемое «коньяк», вполне ему по вкусу.
— Оно напоминает мне, — добавил он, — один напиток, который я часто употреблял
Я велел гарсону принести бутылку и сифон, после чего молча уставился на вновь прибывшего. Он был мал ростом, одет в мало поношенный черный редингот и при этом лыс как колено. В глазах его плясал сатанинский огонек, и не будь мое внимание всецело захвачено бадарийцем, я уверен, что невероятно массивный череп перголийца сразу бросился бы мне в глаза. Кстати, бадариец не проронил ни единого слова с того самого момента, как пришелец из будущего вмешался в нашу беседу, и сидел насупившись.
Отхлебнув изрядную порцию коньяку, я вновь обрел способность рассуждать здраво.
— Господа! — начал я. — В смысле джентльмены… То есть я хотел сказать: высокоученые мои друзья! Ты, о величайший из бадарийцев, и ты, чья слава затмевает… то есть затмит всех на свете перголийцев! Сегодня — лучший день в моей жизни, и я бесконечно благодарен провидению за эту милость. Я краснею от стыда за свое невежество в сравнении с твоей ученостью, о Амун-Ка-Зайлат, и с твоими будущими познаниями, Джинг-Джонг. Да, моя эпоха не блещет знаниями, и я теперь вижу, что ее смело можно уподобить темному средневековью… Но сжальтесь, умоляю, и просветите меня. Ведь ты, о бадариец, жил на Земле восемь тысяч лет назад, а это значит, что по крайней мере уже семьдесят девять веков как умер. Почему же тогда ты сидишь здесь и я тебя вижу?
— С радостью удовлетворю твою любознательность, хотя вопросы эти поистине наивны. Позволь, я начну с самого начала, как и намеревался сделать в тот момент, когда нас прервал почтенный перголиец… А ты, далекий потомок мой, выслушай мой рассказ, прежде чем я стану внимать твоему.
Доктор Джинг-Джонг кивнул в знак согласия, и бадариец продолжал:
— За много поколений до нас ученые установили, что ускоренное перемещение во времени в сторону будущего теоретически осуществимо. Один физик доказал, что время течет отнюдь не равномерно, и для наблюдателей, «привязанных» к различным системам, движущимся с неодинаковой скоростью одна относительно другой, время идет по-разному. Однако доступны ли эти рассуждения твоему разуму, парижанин?
— Продолжай. Я слыхал об этой теории. Один наш ученый сделал аналогичное открытие.
— Итак, была доказана возможность (теоретическая, повторяю) пребывать во времени, отличном от земного. Однако для ее практического осуществления необходима скорость, близкая к скорости света. Я приведу пример, который будет доступен твоему разумению (у нас его всегда приводят школьникам): путешественник, покинувший нашу планету со скоростью двухсот девяноста девяти тысяч девятисот восьмидесяти пяти километров в секунду и вернувшийся обратно спустя два года, обнаружит, что на Земле за время его отсутствия протекло целых двести лет…
— И это мне известно, — заявил я, гордый своими познаниями. — Профессор Ланжевен прославился тем, что…
— Это хорошо, но постарайся впредь не перебивать меня, ибо я собираюсь поведать тебе о том, чего ты не знаешь.
Открытие, о котором я упомянул, оставалось чисто умозрительным эффектом до тех самых пор, пока не было найдено поразительно простое средство заставить живой организм двигаться со скоростью, почти равной скорости света. С этого момента путешествие во времени стало осуществимым — но лишь в одном направлении. Мы получили возможность «забрасывать» своих посланцев вперед, в будущее: для этого оказалось достаточным отправлять их в космос, а затем с огромной скоростью возвращать обратно на Землю. Но это лишь в общих чертах. На деле же человек, улетевший в космос, полностью выпадал из-под нашего контроля, потому что оказывался вне нашего времени. Ему, таким образом, приходилось действовать по инструкциям, разработанным заранее, и проходить специальную подготовку.