Французский садовник
Шрифт:
Антуанетта на другом конце провода неодобрительно хмыкнула:
— Чепуха. Но в любом случае все кончено. Для меня вся эта история осталась в прошлом. Ты вернешься домой в первую неделю сентября. Давай считать эту тему закрытой.
Жан-Поль хмуро курил в одиночестве у себя в домике. Конечно, мать была права: Ава Лайтли не для него. Он не вправе требовать, чтобы она бросила детей и ушла к нему; любовь и преданность больше всего восхищали его в этой женщине. Она не была бы той Авой, которую он обожал, если бы оказалась способна оставить семью ради собственного счастья.
Жан-Поль не помнил, когда плакал в последний раз —
Глава 33
Густой запах жатвы, шум комбайнов. Долгие благоуханные дни августа
Казалось, их печаль передалась природе. Небо заволокли свинцовые тучи, унылый дождь забарабанил по крыше домика. В серой пелене капель не было и отблеска радуги. Ава заваривала чай в маленькой кухоньке Жан-Поля, пытаясь держаться как ни в чем не бывало, хотя весь ее мир рушился как карточный домик. Она накрыла на стол. Поставила блюдца, две чайные чашки, тарелку с кофейным тортом и кувшинчик с молоком. Сидя друг против друга, Ава с Жан-Полем хранили молчание: когда приходится расставаться, слова излишни.
Протянув руки через стол, словно арестанты сквозь прутья решетки, они сцепили пальцы, в немом отчаянии глядя друг другу в глаза. Обоих терзала одна и та же боль, мучительная, нестерпимая. Ава разлила чай и нарезала торт, но его восхитительный вкус оставил их равнодушными.
— Наступил сентябрь. Мне нужно возвращаться во Францию. Даже если я пожертвовал бы виноградниками и замком ради тебя, мне было бы тягостно скрываться здесь ото всех. Это не жизнь.
— Милый Жан-Поль, я никогда не попросила бы тебя остаться. Мы с самого начала знали, что лето кончится. — Глаза Авы наполнились слезами.
— Пожалуйста, не плачь. Я не смогу уехать, если ты будешь плакать.
— Для меня любовь к тебе — величайшее счастье и самая горькая печаль. Ты навсегда останешься в моем сердце. День за днем, проходя по саду, я буду думать о тебе и с каждым годом буду любить тебя все сильнее.
— Я буду ждать тебя, мой персик.
Как бы ей хотелось поверить, что это правда. Ава с благодарностью уцепилась за эту спасительную соломинку:
— Ты обещаешь? Когда мои дети вырастут, а Филипп не будет так остро нуждаться во мне, я стану свободна. Тогда ты увезешь меня во Францию. Мы будем стариться вместе и любить друг друга, не испытывая чувства вины. Зная, что я исполнила свой долг.
— Как бы я хотел, чтобы ты уехала со мной прямо сейчас! Но ты не из тех женщин, за что я тебя и люблю. Мы никому не причиним боли. Только самим себе.
Ава вытерла щеку тыльной стороной ладони.
— Все опустеет, когда ты уедешь. Жизнь станет пресной и блеклой. Волшебство исчезнет, останется лишь земля да растения, как в любом другом саду.
Глаза Жан-Поля ярко вспыхнули.
— Волшебство дремлет глубоко под землей, Ава. Оно останется там навсегда, потому что мы заронили зерна. Не забывай об этом.
Они занимались любовью в последний раз. Дождь за окном яростно барабанил по стеклам.
—
— Какая прекрасная мечта, — вздохнула Ава, уткнувшись лицом в шею Жан-Поля.
— Она сбудется, если мы сильно этого захотим. Как твоя дурацкая розовая полоска между зеленой и голубой. Если внимательно присмотреться, то можно ее различить.
— Мы не дадим радуге исчезнуть, — шепнула Ава, дав волю слезам.
Она долго стояла в дверях, глядя вслед Жан-Полю. Он ушел, как и собирался, с небольшой сумкой на плече, словно покинул дом всего на час. Ава смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Он шел вдоль берега к деревне, чтобы там взять такси до вокзала. Жан-Поль не простился с Филиппом и детьми, опасаясь, что не вынесет этого. Он лишь поцеловал на прощание женщину, которую любил, унося с собой ее любовь.
Казалось, отъезд Жан-Поля никого особенно не удивил, хотя Филиппа слегка задело, что француз не потрудился зайти попрощаться. Лето закончилось, а Жан-Поль всегда говорил, что пробудет в Англии год. Ава с Гектором продолжали трудиться в саду, как и прежде. Гектор тоже скучал по Жан-Полю. Ава не раз задавалась вопросом, не догадался ли старик о ее тайной связи: он смотрел на нее с таким искренним сочувствием, словно понимал, как ей больно. В сентябре дети вернулись в школу, а Филипп наконец дописал свою книгу. Тодди пригласила Аву прокатиться верхом по холмам. Заметив, что подруга больше не светится изнутри и еле передвигает ноги, Тодди заподозрила, что это как-то связано с Жан-Полем, но благоразумно промолчала. Ава сообщила ей об отъезде француза. Она пыталась утаить свою боль, но Тодди почуяла неладное, заметив, как исказилось ее лицо, как метнулся в сторону взгляд. «Ава сама все расскажет, когда будет готова, — решила Тодди. — Не стоит наседать на нее с расспросами». А пока лучшее, что она могла сделать, — это оставаться рядом. Любые невзгоды легче перенести, когда возле тебя старый испытанный друг.
Ава бродила по саду как привидение. По ночам в одиночестве сидела на скамье под рябиной, погрузившись в воспоминания, оживляя в памяти мельчайшие подробности прошедшего года, от первой встречи с Жан-Полем до их последнего дня, проведенного вместе. В одну из таких ночей, укрывшись в гостевом домике, она начала свой дневник. Ава вклеивала в альбом лепестки цветов, посаженных вдвоем с Жан-Полем, вкладывала между страницами листья любимых деревьев и кустов — особые тайные знаки, вехи любви, напоминания о драгоценных мгновениях прошлого. Она писала стихи, восторженно рассказывала о саде, перечисляла то, что более всего радовало ее сердце, от первых утренних лучей на лужайке до нежных подснежников, пробивающихся сквозь тончайшую корочку инея. Перенесенные на бумагу воспоминания смягчали боль, несли утешение.