Герда
Шрифт:
– Может, она лишилась дара речи? – поинтересовалась Алька.
– Она лишилась дара мысли, – ответила Саша. – Хотя ей это особо не мешает…
Саша поднялась и на цыпочках направилась к углу дома. А мы за ней. Выглянули.
Это была странная картина. Юля стояла возле пластиковой пальмы, ковыряла в ней щепкой, а потом эту щепку облизывала.
– Пальму ест, – растерянно произнесла Алька. – Она мне все больше нравится. Саш, можно я ее на телефон сниму?
– Валяй, – разрешила Саша.
Алька начала снимать.
– Юль, тебя что… – спросила Саша. –
– Да тут банка… – Юля кивнула на пальму. – Короче, подходите, тут много.
По пальме стекала сгущенка. Вареная, средней степени густоты, Юля подцепляла ее сосновой щепкой и ела. С аппетитом.
– Нормальная по вкусу, – сказала Юля. – Недоварена слегка. Давайте, кушайте.
Облизывать пальму мне не хотелось. И Альке я отсоветовал, мало ли какие бактерии, а Сашка и сама не стала.
Юлю бактерии не смущали; впрочем, сгущенки на пальме оказалось немного, Юля с ней и сама быстро справилась.
– А есть все равно хочется, – сказала печально она.
– Тебе всегда хочется, – заметила Саша.
– Можно грибы поискать, – предложила Юля. – Тут их много, лисички, подосиновики…
– Какие грибы, Юлико? – спросила Саша.
– Да тут даже в мае бывают, особенно сморчки.
– Сморчками можно отравиться, – заметила Алька.
– Но не до конца, – возразила Юлька. – В смысле, тут они не смертельные, мы каждую весну ими травимся, а ничего, все живы. Вкусные такие.
Я поглядел на Сашу.
Та пожала плечами.
– До трамвая почти пять часов, – сказала она. – Не думала, что с крышей так быстро справимся. Чего делать, не знаю…
– Давайте к реке сходим, – предложила Юля. – Там хвощи растут. Их можно запечь в золе.
– Сгущенку уже сварили, – заметила Саша.
– Бывает, – ответила Юля. – Сгущенка часто взрывается. У нас как-то раз в общежитии взорвалась, так весь потолок загваздало. А потом стекало. Такие сосульки свисали…
Юля изобразила сосульки из вареной сгущенки, и это у нее получилось неожиданно хорошо, вот так сосульки и должны были выглядеть.
– С едой вообще часто проблемы случаются, – сказала Юля. – Еда не всех любит. Вот хвощи наоборот…
– Что-то печь хвощи мне не хочется, – сказала Саша. – Будем хвощи запекать, а окажется, что какую-нибудь волчью смерть запекли.
– Да тут нет волчьей смерти, тут только хвощи, я могу сама сбегать нарвать.
Юля совершила убегательное движение верхней частью корпуса.
– А я никогда хвощей не пробовала, – вздохнула Алька.
– Это земляной орех, – пояснила Юля. – Очень вкусно! Я сейчас.
Она все-таки поспешила за хвощами, а мы стали ждать ее у костра. Саша рассказывала, какое это хорошее место, Мамонтовка, как она сама хочет тут дачу, потому что тут воздух очень полезный, а в восьми километрах между сопками есть горячий камень, самый настоящий, садишься на него – и горячо. Поэтому многие, у кого радикулит или другие какие костные заболевания, сюда приезжают и излечиваются. А в десяти километрах родник с минеральной водой и грязевые лужи, а картошка тут растет сладкая-пресладкая, причем
Вернулась Юля со своими хвощами, не знаю, насколько они были съедобны, по виду напоминали подземную фасоль. Юля забросила их в золу, и эти хвощи немедленно стали трещать, Юля сказала, что готово, и принялась нас угощать. На вкус это было не очень, похоже на обычные угли, только еще и горькие.
Потом помолчали. Потом поиграли в карты, Юля обыграла всех. А потом она снова сходила домой и вынесла гитару, и ни с того ни с сего спела песню. Самодельную, с корявыми словами про любовь и разлуку, но мне понравилось. Альке тоже, она даже похлопала и принялась просить сыграть еще, но Юля не стала, а Саша ответила, что Юля всегда играет только одну песню, у нее такая традиция.
Ближе к вечеру с реки потянуло ощутимой прохладой, Юля предложила зайти в дом, но нам не хотелось в дом, река выглядела слишком красиво, хотелось смотреть. Тогда Юля вынесла нам зимнее. Мне и Саше достались суровые такие ватники, перемазанные маслом, прогоревшие в рукавах и пахнущие солеными огурцами. Теплые.
Альке досталась душегрейка, побитая молью и расшитая бисером, в ней она стала похожа на сказочную мордовскую ведьму, не хватало только волшебного кинжала, способного вызывать дух леса. Сама Юля надела длинный сюртук оранжевого цвета, как мне показалось, украденный где-то в театральной костюмерной, этот сюртук ей очень шел, она стала как вареная креветка и двигаться стала тоже как-то по-креветочьи, по фазам, ей, кстати, очень шло. Я почему-то рассмеялся, а Юля поглядела на меня с укоризной, точно это из-за меня она вынуждена была всю жизнь ходить в этом сюртуке.
Мы сидели возле костра, грелись, кутаясь в эту дурацкую одежду, перекидывались дурацкими фразами и смеялись, и было хорошо. Река начинала чуть светиться розовым, и плывущие по ней баржи тоже стали розовыми, захотелось почему-то петь, только я совсем ничего не умел петь, разве что частушки.
Алька начинала подремывать и валиться мне на плечо, Юля задумчиво строила из пальцев фигуры, я смотрел на угли и думал, что жить неплохо.
Вдруг Саша расхохоталась. Вот так сидела, грелась в фуфайке, и раз – принялась смеяться и показывать пальцем. Я посмотрел и увидел Герду. Мы про нее почти забыли, а она…
Она стояла перед нами, опустив голову к лапам, а на морде ее красовалась банка из-под сгущенки.
Это было действительно смешно. Морда Герды с надетой на нее консервной банкой. Я, во всяком случае, посмеялся. Саму Герду банка не шибко смущала, она вела себя как ни в чем не бывало, снять банку не старалась.
– Во дура-то, – сказала загадочно Юля.
– А она не задохнется? – спросила Саша.
Герда явно не задыхалась.
Конечно же, на даче у Юли не нашлось ножниц по металлу, самое режущее – это лопата, а как снять банку лопатой, я не очень представлял. Поэтому мы с Алькой отправились по соседям. Стучались в двери, звонили в звонки.