Гибель Византии
Шрифт:
Но когда шлем был снят с головы лейтенанта, окружающие поняли, что их старания были напрасны: лицо Гвиланди посинело, глаза закатились под самый лоб, а из уголка рта непрерывной струйкой сочилась вода. Идеально приспособленный для защиты тела в бою, тяжелый доспех убил своего владельца, камнем утащив его на дно.
— Вон оно, как дело-то обернулось! А еще говорили, что генуэзцы от рождения плавают не хуже водяных крыс, — довольно громко произнес кто-то в толпе.
Алексий повернулся к подесте, с лица которого не сходило растерянно-беспомощное выражение.
— Не
Он коротко кивнул на прощание и византийцы молча, в полной тишине, направились к своей лодке.
Оставшиеся на причале люди еще долго смотрели, не решаясь приблизиться, на истекающее водой, закованное в железный панцирь и оттого скорее похожее на некоего диковинного морского краба, тело утопленника.
Вернувшись в Константинополь, мегадука предоставил Димитрию отчитываться перед василевсом, а сам тем временем поспешил, снедаемый недобрыми предчувствиями, к особняку на площади Форума.
Слова, вскользь брошенные ему на борту галеры, задели Нотара за живое: в них явно проступал некий скрытый намек. Именно тогда он вдруг вспомнил, что уже длительное время не посещал Ефросинию и даже не получал от ее слуг никаких известий. Болезнь жены, работы в корабельных верфях, снаряжение и оснастка флота, укрепление крепостных стен и прочие бесчисленные заботы без остатка съедали почти все его время. Да и годы все чаще давали о себе знать: стареющий организм уже не справлялся с подобными нагрузками.
Осадив коня возле ворот ограды особняка, он облегченно вздохнул: как и прежде, престарелый хромой привратник, переваливаясь с ноги на ногу, спешил распахнуть перед хозяином ворота. Но присмотревшись повнимательнее (что ранее он делал нечасто), мегадука вдруг с обостренной наблюдательностью отметил, что слуга с какой-то чрезмерной угодливостью суетится вокруг него, пряча виноватые глаза.
— Все ли впорядке, Савва? — резко спросил он. — Как здоровье госпожи?
— Ох, хозяин, не знаю, что и сказать….
— Что случилось? Говори! — внутренне холодея, продолжал допрос Лука.
— Плохо с госпожой, — вздыхал старик. — Да я и не знаю, где она.
Мегадука схватил его за плечо, но привратник упорно не поднимал глаз. Тогда он бросился вверх по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Дом встретил его тишиной, одного взгляда хватало, чтобы понять — особняк пустует уже несколько дней. Разом постаревший на десяток лет, мегадука прошел в глубину зала и медленно опустился в кресло.
Мебель из красного гнутого дерева, звериные шкуры на полу, пестрые гобелены на стенах — всё находилось на своих местах, но не было главного, того, что вселяло жизнь в неодушевленные предметы, делало их нужным людям. Нотар не мог определить, сколько времени он просидел неподвижно в кресле, но когда он поднял глаза, привратник терпеливо стоял перед ним, медленно и скорбно качая головой.
— Рассказывай, что произошло, — хрипло произнес Нотар. — Где Ефросиния, где слуги?
— Ох,
— Какой еще синьор?
— Он командует всеми вооруженными латинянами в городе.
— Джустиниани, — процедил сквозь зубы Нотар. — Продолжай!
— Он посетил ее еще два раза и после этого она покинула дом.
— Ты хочешь сказать, ее похитили?
— Нет, господин, не думаю. Мне кажется, она сама так захотела.
Мегадука вскочил, с грохотом отшвыривая от себя кресло.
— И никто из слуг не сказал мне ни полслова! Ну, мулатка еще куда ни шло, она женщина, ее легко подкупить, запугать. Но вы, вас же было трое — ты и те два здоровенных олуха. Почему никто не помешал ей? Почему не известили меня? Говори!
Он в бешенстве схватил привратника за воротник и стал трясти его, вымещая досаду и злость.
— А что мы могли сделать, — жалобно причитал тот. — Латиняне в первый же день выставили караул у дверей и не разрешали покидать особняк. Даже угрожали увечьем тому, кто осмелится ослушаться их.
Старик ойкнул и замолк, прикусив язык. Мегадука выпустил его из рук и шатаясь, как пьяный, подошел к окну.
— Ими командовал молодой человек с лицом похожим на морду хорька. Он все смеялся над нами и говорил, что у них в услужении нам будет сытнее и спокойнее жить.
Нотар стиснул виски ладонями. От обиды, бешенства и уязвленного самолюбия у него начинала кружиться голова, мутился рассудок.
— Где остальные двое слуг?
— Прячутся, господин. Они боятся всего. Боятся твоего гнева, боятся мести латинян.
— Почему же ты не боишься?
— Я уже слишком стар для страха.
Мегадука несколько раз пересек по диагонали залу, затем резким движением руки смёл расставленные на маленькой этажерке дорогие безделушки.
— Значит, твоя госпожа, как последняя девка, сбежала с генуэзцами и ничего не велела мне передать, — медленно, с расстановкой, как бы смакуя свою боль, произнес он.
Привратник понурился.
— Не гневайся, господин.
— Оставь, — поморщился Лука. — Ты-то уж точно не виновен в женском вероломстве. Принеси-ка мне вина. Самого лучшего и побольше.
Старик стремглав бросился к погребу. Нотар опустился в кресло и обхватил руками голову.
Этот вечер был худшим из худших вечеров его жизни. Отступили прочь и болезнь жены, и забота о детях, никчемными казались хлопоты на городских стенах и на кораблях. Всё вокруг напоминало ему о Ефросинии, о ее блестящих теплым золотом волосах, о гибком, пышущем здоровьем теле, о сводящих с ума неуемлемых ласках. Даже сам воздух в доме, казалось, был пропитан восхитительным ароматом ее кожи.
Лишь теперь он осознал, как он стар и кем была для него эта женщина. Она не только дарила ему любовь и счастье — она возвращала его в далекое прошлое, в годы, когда горячая кровь бурлила в его жилах и толкала молодого вельможу на безрассудные поступки. Она ушла и жизнь без нее казалась такой же пустой и ненужной, как и этот кичащийся показной роскошью особняк.