Гладиаторы
Шрифт:
Децим Помпонин ответил, что приказ ему ясен, и Кассий Херея удалился — видно, в этот день преторианскому трибуну хватало забот.
Старый воин принялся возиться с заржавленными засовами тюремной двери. Некоторое время засовы были отодвинуты, дверь распахнута, и Помпонин вместе с Луцием Метеллом и Авлом Цинноном (так звали одного из преторианцев, приведенных Хереей) вошел в камеру; двое преторианцев остались снаружи.
Ветеран подошел к Цериалу и небольно пнул сенаторское тело ногой.
— Вставай! Выходи! — коротко бросил он.
Цериал медленно поднялся.
— Вы… что вы
— Да выходи же, выходи, говорят тебе!..
Аниций Цериал стоял и дрожал. Он предал Бетилена Басса в припадке безумного страха перед смертью, которая ему явилась Калигулой. При этом Цериал осознавал, что Калигула не настолько великодушен, чтобы прощать своих, даже раскаявшихся, врагов, и не настолько отзывчив, чтобы испытывать признательность к своим друзьям (то есть называвшимся таковыми), даже если бы они предотвратили угрожавшую ему опасность. Поэтому Цериал не рассчитывал на награду, нет, он мечтал только о том, чтобы живым выпутаться из этой истории. Тюрьму же, в которой он оказался, отнюдь нельзя было принять за осуществление его надежд — Цериал, холодея, подумал, что Калигула, видно, позабыл о его, Цериала, помощи, и теперь его, чего доброго, казнят вместе с этим вот юным преторианцем, небось, позарившимся на сестерции Каллиста…
Преторианцам надоело ждать, когда Цериал восстановит способность к передвижению, — Метелл с Цинноном подхватили его и грубо потащили наружу.
Децим Помпонин подошел к Марку.
— Вставай, сынок, — негромко сказал он, касаясь плеча юноши. — Вставай! Император велел доставить вас в Мамертинскую тюрьму.
Силы юноши уже восстановились; не произнеся ни слова, Марк поднялся и пошел к выходу.
Децим Помпонин вышел из камеры последним. После этого узники и их конвой покинули эргасгул и направились к дворцовым воротам.
Первым преторианцы вели сенатора, рядом с ним вышагивали Кривой Тит (тот самый преторианец, который когда-то повздорил с Марком в кабачке «Золотой денарий») и Луций Метелл. Вслед за Цериалом шел Марк, с боков его охраняли от необдуманных поступков (вроде попытки бежать) Авл Циннон и Пет Молиник, которого Марк спас от рук нубийца Аниситы в доме Муция Мезы. Шествие замыкал Децим Помпонин.
Выйдя из дворца, преторианцы вместе со своими узниками опустились с Палатинского холма на Священную дорогу и пошли по направлению к Капитолию — Мамертинская тюрьма располагалась на Капитолийском холме.
Вдоль всей Священной дороги были выстроены лавки торговцев, на ней до самого позднего вечера кипела жизнь — тут и там покупали и продавали, туда-сюда сновали римлянки и римляне, рабыни и рабы. Гвалт тысяч людей стоял над дорогой. Заметив преторианцев, одни с интересом разглядывали их жертвы, другие со страхом, но большинство оставалось равнодушным — подобные шествия во времена Калигулы не были редкостью. Люди сторонилась, давая дорогу императорским гвардейцам, но кое-где конвоирам все же пришлось то ругнуться, то пихнуть зазевавшегося раба.
В самой гуще толпы Марк вдруг почувствовал, что Пет слегка коснулся его, и тут же юноша услышал шепот преторианца:
—
Марк молчал.
Надежда трепыхнулась в нем подраненной птицей. Что ж, попытаться бежать?.. А куда он мог бежать, где он мог укрыться в малознакомом городе?..
«Да где угодно, — подумалось Марку. — Хоть в общественной уборной, хоть в сточной канаве, хоть в какой-нибудь мусорной яме, по шею в грязи. Главное — получить надежду на спасение, значит жить…»
«А как же Пет? — подумал Марк. — Децим Помпонин наверняка обвинит его в пособничестве заговорщику (я — заговорщик), и Пету снесут голову. А если Помпонин сделает вид, что не заметил, как Пет помог мне, то его самого казнят… Впрочем, Помпонин старый воин, он не станет поступать себе во вред. Значит, если я убегу, то вместо меня казнят Пота…»
Когда показались ростры, Марк тихо сказал:
— Нет, никуда я не побегу… — И отодвинулся от Пета.
Ростры приближались.
— Ты должен бежать — ты спас меня, должен же и я что-то сделать для тебя, — зашептал опять Пет. — Кроме того, мне хочется хорошенько насолить Калигуле (чтоб, этот лемур захлебнулся моей кровью!). А может, все обойдется: меня вышвырнут из претория, да и только, ты же будешь спасен.
Пет просто успокаивал совесть Марка, и юноша понимал это.
«Мне-то хочется жить, но ведь и ему не хочется умирать, — подумал Марк. — Я не хочу, чтобы меня убили, но не собираюсь убивать то, что другому во мне не убить — мое достоинство римлянина. Так пусть же боги пошлют мне стойкости — не мертвой, но живой… Старый Архистад (так, если помнит читатель, звали учителя Марка) говорил, что стойкость — не бесстрашие, а страх; но страх не смерти, а жизни, страх утраты достойной жизни — страх жизни подлой, грязной; страх и признание, а не только знание, неизбежности смерти…
Если вместо меня погибнет Пет, то те несколько мгновений, которые он купит ценой собственной жизни у моей смерти для меня, будут мгновениями жизни тела и мучения души, они перечеркнут прожитые мною годы. Этими мгновениями я лишь отсрочу смерть, но погублю достоинство».
— Нет, Пет, оставь меня, я не собираюсь бежать, — проговорил Марк. — Поищи-ка какой-нибудь другой способ навредить Калигуле…
Внезапно Кривой Тит остановился, остановив тем самым остальных преторианцев и их пленников, и резко обернулся. Гримаса злорадства исказила его лицо — в этот момент всякому стало бы ясно, почему его прозвали кривым.
— От самого дворца я только и слышу, как воркует наш Пет с негодяем, нарушившим преторианскую присягу на верность императору, — прогнусавил он. — А ты, Помпонин, прикидываешься‚ будто ничего не слышишь. Да ты, небось, хочешь, чтобы пленник сбежал?! Ну уж нет, я не собираюсь терять свою голову…
— Замолчи! — перебил расходившегося преторианца Децим Помпонин. — Тебе не велено было останавливаться — это непослушание… Ну раз уж ты такой слухач — меняйся-ка местами с Петом! Сдается мне, что ты сам будешь болтать с преступником, как сорока, и о твоей болтливости мне придется доложить центуриону…