Гномики в табачном дыму

Годердзишвили Тамаз Григорьевич

На первых порах никто всерьез не отнесся к его действиям: пройдет немного времени, думали все, и бумаги о создании нового института займут место в институтском архиве, но Лали снова одержал победу. Ссылаясь на ряд прецедентов, он успешно продвигал свое дело. Подготовленный им документ переходил из рук в руки как образец логически обоснованной идеи о создании в Грузии крайне необходимого института. Документ обрастал все новыми бумагами, поскольку достаточное число лиц способствовало славному начинанию: одни — трепеща перед авторитетами, скрепившими документ своей подписью, другие — не разбираясь в сути дела. Ведавшие бюджетом товарищи проявили завидное усердие, и столь нужные для создания института средства были найдены. Когда все бумаги были подготовлены, референт поставил

вопрос на обсуждение совета. На совете присутствовал академик Эргемлидзе как постоянный член и представитель ученого совета. Председатель усадил Эргемлидзе рядом с собой. Академик ничуть не сомневался, что директором института назначат его — он был достаточно видным ученым, находился в дружеских отношениях с председателем и референтом и все еще был, так сказать, «безинститутным», в то время как его коллеги давно имели кто «свою» больницу, кто — научно-исследовательский институт, кто — кафедру. Правда, Эргемлидзе все же удивлялся сюрпризу, который преподносил ему председатель: создаваемый институт был не совсем того профиля науки, служению которому посвятил себя академик. Несколько тревожило и то, что никто его заранее не поздравлял, как следовало ожидать. Дурное предчувствие не обмануло академика. Когда перешли к рассмотрению вопроса о создании института, в зал ввели Лали Сабахтаришвили.

Лали Сабахтаришвили сделал короткий, но прекрасный ясный доклад. За последние тридцать — сорок лет, сказал он, в животноводстве наблюдаются коренные перемены в деле улучшения продуктивности мясо-молочного скота. Созданы и выведены высокопродуктивные породы отечественных сельскохозяйственных животных, хорошо приспособленных к местным климатическим условиям. Когда вновь создаваемый институт начнет работать в полную силу, рекомендованные нами методы дадут возможность значительно ускорить развитие необходимых генетических качеств.

Затем Сабахтаришвили говорил о бугае-производителе. А в заключение сказал: «Должен признаться, что сформулированная выше задача в принципе почти решена некоторыми зарубежными лабораториями. Задача нашего института — срочно разработать наш метод, простой и легкий для применения в сельском хозяйстве. Внедрение его в жизнь окажется таким же событием в животноводстве, каким был успешно внедренный в практику метод искусственного осеменения».

Сабахтаришвили сел. Вопросов не было.

Председатель с явным удовольствием представил совету его кандидатуру на должность директора института.

— Да, но, позвольте, что здесь, собственно, происходит? — удивился пораженный Эргемлидзе.

Члены совета оживились.

— Кого вы назначаете директором?! — снова вопросил Эргемлидзе и добавил: — Это под его-то началом должен работать штат института?! Перенесите обсуждение вопроса, уважаемый председатель.

Сабахтаришвили побледнел.

— Это невозможно, — зашептал референт Эргемлидзе, — вопрос везде согласован.

— И там? — спросил Эргемлидзе.

— И там, — спокойно ответил референт.

Сабахтаришвили все слышал и облегченно вздохнул.

— В таком случае расскажу вам кое-что, — не успокаивался академик Эргемлидзе. — Помните форум, проходивший в Москве в прошлом году? Прекрасно. Доклад Лали Сабахтаришвили не прошел, но он исхитрился получить разрешение на краткое сообщение. Вы, надеюсь, помните итальянского ученого Петруччи? Прекрасно. Заинтересованный сообщением Сабахтаришвили, итальянец Петруччи пожелал побеседовать с ним. Итальянец объяснил ему свой метод и сказал: «Мы достигли больших успехов, выращивая человеческий эмбрион в специальной колбе — довели его развитие до двухмесячного возраста». — «Мы тоже кое-чего достигли», — похвалился Сабахтаришвили. «А именно? — спросил Петруччи. — И вы работаете над человеческим эмбрионом?!» Изумился он, и мог ли не

изумиться, если нигде не читал и не получал сообщений об этом. «Нет, не над человеческим — над кроличьим!» — попробовал навести туман Сабахтаришвили. «Ну и каковы результаты?» — продолжал расспрашивать заинтересовавшийся ученый. «Вырастили в колбе двухмесячный эмбрион!» — уверенно ответил Сабахтаришвили. Петруччи долго смеялся над этим. Похлопал его по плечу и сказал: «Прекрасно, ты славный малый!» И отошел, потеряв к нему интерес.

Эргемлидзе умолк. Члены совета хранили глубокое молчание. Председатель и референт взирали на Эргемлидзе в крайнем изумлении, не понимая, что так озлобило добродушного академика.

— Что же вы молчите? — вскипел Эргемлидзе. — Неужели и вы не знаете, что эмбрион кролика развивается всего тридцать дней?!

Последняя фраза прозвучала как взрыв бомбы…

…Эквилибрист соскочил на пол, предметы с грохотом попадали на пол. Из-за кулис выбежал Жора, сел на стол, но зацепился за что-то и вместе со столом рухнул в опилки. Эквилибрист метнул на клоуна свирепый взгляд. Когда Жора поднялся, все увидели прореху на его широких штанах. Как видно, у эквилибриста имелись ограничители на столе — гвозди или что-то в этом роде, чтобы цилиндр не скатился вниз, и за них-то и зацепился клоун.

Жора никак не мог понять, почему у него порвались штаны, и недоумевал так искренне, что ребята давились со смеху, а инспектор манежа, эквилибрист и униформисты смотрели на него с явным неодобрением…

…Однажды Гиорги Картлишвили случайно попал в подвальное помещение Сабахтаришвили, называемое лабораторией. Там был устроен отличный погреб для вина — марани. На одной половине находилось четыре квеври — больших кувшина, врытых в землю, на другой — в красивом камине из речного кругляка пылал огонь. Низкий стол, вокруг которого стояли маленькие треноги, ломился от всякой снеди… Упоительные запахи щекотали обоняние. Выходя из подвала, Гиорги встретил одного из соседей.

— Тебя впустили в лабораторию Сабахтаришвили?! — изумился тот.

— Да.

— Ну и что?

— Что — ну и что?

— Что ты там видел?

— Ничего.

— Хотя что ты мог понять — он такие необычные опыты проводит, талантливый человек! — заметил сосед и отошел от Гиорги.

С языка Гиорги чуть не сорвалась правда — так и хотелось пулей пустить ее соседу вслед, но прикусил язык, подумав, что недостойно мужчины наносить удар в спину. Как бы там ни было, и Лали Сабахтаришвили был человеком и, наверное, очень любил и вино, и сациви из кролика!..

…Инспектор манежа объявил антракт. Клоун не отставал от него, напомнил зрителям, что «антракт» — слово иностранное, а по-грузински — перерыв, и то на пятнадцать минут.

Взбудораженный увиденным и пережитым, Гиорги побежал в буфет. Тамрико еле поспевала за отцом. Как они ни спешили, все равно попали туда позже других. Дожидаясь своей очереди, Гиорги попросил у кого-то сигарету, закурил и немного успокоился. Возбуждение улеглось. Потом купил дочери шоколад, лимонад, сам с большим удовольствием выпил холодной газированной воды и словно остудил разгоряченное воображение. Окончательно придя в себя, он заметил вдруг, что все вокруг с любопытством глазеют на него. Он неприметно поглядел на себя в зеркало: все на нем было в порядке и галстук повязан как никогда правильно и красиво.

— Папочка, знаешь, почему на тебя смотрят?

— Почему, доченька? — спросил он, но ответа ждать не стал, так как догадался, в чем дело. — Хочешь еще шоколада?

— Хочу.

Гиорги снова стал в очередь. Она теперь была намного короче. Он купил двести граммов «Мишек», но, пока пробирался к Тамрико, его настиг малыш и попросил:

— Дядя Жора, дай мне конфетку!

Гиорги машинально протянул ему конфету.

— И мне! Дядя Жора, и я хочу! — подбежал к нему другой малыш.