Год 1918, Чаша гнева

Михайловский Александр Владиславович

– Постойте, товарищ Серегин! – воскликнул будущий Отец Народов. – А как же товарищ Ленин?

– А товарищу Ленину, – вздохнул я, – в ближайшее время придется перейти на чисто теоретическую работу, а иначе деятельность на посту председателя Совнаркома убьет его за пять лет, и последние полтора года существования разбитого параличом полутрупа будут страшными, как адские муки, начавшиеся еще при жизни. С соответствующей исторической литературой, описывающей период болезни

товарища Ленина, мы вас ознакомим. Наши медики обследовали его брата-близнеца из четырнадцатого года и сделали вывод, что при продолжении такого образа жизни, как сейчас, никакие медицинские манипуляции не смогут изменить ситуацию с его здоровьем. Сегодняшний приступ, который вы сами наблюдали, это еще не приговор, но уже первый тревожный звонок. Чем раньше вы смените своего учителя на посту главы советского правительства, тем дольше он проживет и больше успеет сделать как теоретик. Понимаете меня?

– Да, товарищ Серегин, – кивнул Коба, – я вас понял. Если товарищ Ленин сам выскажет желание передать мне обязанности Предсовнаркома, то я впрягусь в этот адский воз и потащу его без единого стона.

– Иного ответа я от вас и не ожидал, – сказал я. – А сейчас идемте, кажется, товарищ Ленин и господа дипломаты сумели составить взаимоприемлемый проект мирного соглашения в пределах очерченных мною рамок.

Семьсот восемьдесят третий день в мире Содома. Вечер. Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы.

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

Отправив господ дипломатов в Брест-Литовск перебеливать проект мирного договора и выслушивать военспецов, к тому моменту как раз вернувшихся с экскурсии по полевым лагерям моей армии, я проводил усталого, но довольного Ильича обратно к нему в кабинет.

– Вы, товарищ Серегин, – на стоя на пороге портала, сказал мне пока еще глава Советского государства, – сегодня сделали большое дело. Этот фон Кюльман был как шелковый. Одних угроз неограниченного насилия для этого, как мне кажется, было бы маловато. Вы не подскажете, в чем там было дело?

– Если отбросить привычку европейцев хватать все, что плохо лежит, – хмыкнул я, – это договор действительно взаимовыгодный для обеих стран. Сейчас вопрос выживания Германской империи находится на Западном фронте и каждая дивизия, каждый полк и даже каждый солдат, пребывающие в любом другом месте, уменьшают и без того невеликие шансы императора Вильгельма свести войну хотя бы вничью. Если бы речь шла только о французах и англичанах, то немцы еще побарахтались бы, но два миллиона американских солдат – это очень тяжелая гиря на весах

войны. Нам страны Антанты тоже не друзья, а лютые враги. Если они победят Германию, и при этом у них останутся ресурсы для продолжения боевых действий, то неизбежна попытка интервенции…

– Вы сказали «нам», товарищ Серегин? – удивленно спросил Ильич.

– Конечно, «нам», товарищ Ленин, – ответил я. – Я не считаю советское государство для себя чужим и просто не хочу, чтобы оно оказалось обременено врожденными болезнями, которые и убили его в моем мире. К различным формам русской государственности в предшествующих мирах мое отношение было не в пример более отстраненным. Чем ближе по временной шкале я оказываюсь к своему родному миру, тем более личным становится мое отношение к существующему там русскому государству. Когда-то Архимед сказал: «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю». Вам такая точка опоры дана, и не стоит превращать ее в жидкую грязь. Мировая Республика Советов, которой вы грезите, может начинаться только с Советской России, и более ни с чего другого.

– Маркс бы с вами поспорил, ну и черт с ним, с этим Марксом! – экспрессивно воскликнул Ленин. – Вопрос только в том, как объяснить столь радикальные изменения нашей политики товарищам по партии, а покойнику Марксу объяснять что-то уже бесполезно. Не поймет.

– Ваш младший брат-близнец, – сказал я, имея в виду Ильича из 1914 года, – по аналогичному поводу сказал, что чистый марксизм надо оставить меньшевикам для того, чтобы они игрались с ним в песочнице, а большевизм нуждается в новой теории, правильно объясняющей все социальные явления в человеческом обществе. У вас тут это решение назрело и перезрело. В науке, когда натурный эксперимент опровергает теоритическую гипотезу, меняют теорию, а в религии, где нет теорий, а есть догмы, подвергают анафеме экспериментатора. В моем прошлом вы, товарищ Ленин, в полный рост напоровшись на несостоятельность марксистской теории, занялись тактическими маневрами на местности, объявив свою Новую Экономическую Политику «временным явлением». Так политическая практика начала расходиться с теорией, иногда даже радикально. Ваш ученик Коба, который, приняв у вас власть, окончательно превратился в товарища Сталина, продолжил ту же практику, впрочем, признав, что никакой теории у советского государства нет, а есть догматика, что совсем не одно и то же. Ну а когда умер и он, к власти пришли люди, которые на местности маневрировать не умели и не хотели, а вместо того все стали делать «по науке», что в итоге привело к краху советского проекта и реставрации капитализма.

Конец ознакомительного фрагмента.