Шрифт:
Изречение первое...
Ученики сказали Иисусу:
Скажи, чему подобно Царствие Небесное?
Он сказал им:
Оно подобно зерну горчичному -
Самому малому среди всех семян,
Когда же оно падает на возделанную землю, из него вырастет Большое дерево
И становится укрытием для всех птиц небесных.
ГОРЧИЧНОЕ ЗЕРНОЧеловеческие отношения сильно изменились, и изменились к худшему. Глубина отношений исчезла во всех областях жизни: жена больше не жена, а подружка; муж больше не муж, а только приятель. Дружба хороша, но она не может быть очень глубокой. Брак — это нечто, совершающееся в глубинах. Это обет, данный в глубине. Это посвящение в глубине. Посвящение себя другому, и если вы не обещали, не посвятили
Вы можете плавать на поверхности, но глубина не для вас. Конечно, идти вглубь опасно — неизбежно опасно, ведь вы так эффективны на поверхности. На поверхности вы можете действовать, как автомат, тут не нужно никакого сознания. Но вы должны быть все более сознательны, все более внимательны по мере того, как вы проникаете в глубины, потому что каждый миг возможна смерть. Страх смерти породил поверхностность всех человеческих связей. Они стали незрелыми.
Приятель или подружка — это, может быть, приятно, но это не может стать дверью к тому глубочайшему, что скрыто в любом и каждом. С подружкой у вас могут быть сексуальные отношения, но любовь вырасти не может. Для любви нужны глубокие корни. Сексуальность возможна на поверхности, но она — только животное, биологическое явление. Она может быть прекрасной как часть более глубокой любви, но без более глубокой любви она — самая уродливая вещь на свете; самая уродливая, потому что тогда нет обета, нет посвящения — вы лишь касаетесь друг друга и расстаетесь. Встречаются только тела, но не вы — не я, не ты. И это происходит со всеми связями.
Но величайшая связь исчезла совершенно, а величайшая связь — это связь между Мастером и учеником. Вы не сможете понять Иисуса, если не сможете понять того измерения, в котором существует связь между Мастером и его учениками. Оно совершенно исчезло. Вместо жены — подружка, вместо мужа — приятель, но Мастер и связь, существовавшая между ним и его учениками, исчезли совершенно. Или же эта связь заменена совершенно противоположной — той, которая существует между психиатром и его пациентом.
Между психиатром и его пациентом существует связь, которая неизбежно болезненна, патологична — ведь пациент приходит не в поисках истины, не в поисках действительного здоровья. У слова «здоровье» много значений: оно означает целостность, означает святость, означает исцеление в глубине своего «я». Пациент приходит не за здоровьем, потому что если он пришел за здоровьем, он не может быть никем иным, как учеником. Пациент приходит, чтобы избавиться от болезни; его цель чисто негативная. Он приходит только затем, чтобы его заставили снова быть нормальным, только чтобы снова стать работающей частью нормального мира. Он стал неприспособленным, ему нужно приспособиться, и психиатр помогает ему приспособиться снова. Но приспособиться к кому? Приспособиться к этому миру, к этому обществу, которые абсолютно больны.
То, что вы называете «нормальным» человеком — ни что иное, как нормальная патология или нормальное сумасшествие, нормальная ненормальность. «Нормальный человек» - тоже сумасшедший. Но сумасшедший в пределах - в пределах, принятых данным обществом, данной культурой. Иногда кто-нибудь переступает порог, выходит из границ — тогда он становится больным. Все общество, которое больно, говорит, что этот человек болен. И на границе стоит психиатр, чтобы помочь этому человеку вернуться назад, обратно в толпу.
Психиатр не может быть Мастером, потому что он сам не целостен. А пациент не может быть учеником, потому что он пришел не учиться. Его покой нарушен, и он не хочет быть обеспокоенным, его усилия направлены только на приспособление, а не на здоровье. Психиатр не может быть Мастером, хотя он и претендует на эту роль на Западе, и раньше или позже он станет претендовать на эту роль и на Востоке тоже. Но он не может быть Мастером — он сам болен. Он может помогать другим, быть приспособленными, и тут все в порядке: один больной
Даже ваши Фрейды, ваши Юнги, ваши Адлеры абсолютно больны, не только обычные психиатры, но и величайшие из них — больны и патологичны. Я расскажу вам кое-что, чтобы вы могли это почувствовать: когда кто-нибудь упоминал о смерти, Фрейд начинал дрожать. Дважды он даже терял сознание и падал со стула только потому, что кто-то говорил о мумиях в Египте. Он терял сознание. В другой раз Юнг тоже говорил о смерти и трупах и вдруг задрожал, упал и потерял сознание.
Если смерть так страшна для Фрейда, что тогда говорить о его учениках? И почему смерть вызывает такой страх? Можете вы представить Будду боящимся смерти? Тогда он больше не Будда.
Юнг говорил, что он много раз хотел поехать в Рим, чтобы посетить Ватикан и особенно библиотеку, Ватиканскую библиотеку; наибольшую, где хранятся самые тайные письмена всех когда-либо существовавших религий — это редкость. Но каждый раз, когда он шел покупать билет, он начинал дрожать — просто поездка в Рим! Что же будет, когда вы направитесь к мокше. И он сдавал билет и возвращался. Он никогда не был в Риме, никогда. Много раз он пытался, и в конце концов решил: «Нет, я не могу». Откуда страх? Почему бы психиатру бояться поездки в Рим? Потому что Рим — это символ, представляющий религию; и этот человек. Юнг, создал философию вокруг своего ума — эта философия боялась пошатнуться. Это так же, как верблюд, боящийся пойти в Гималаи, потому что когда верблюд проходит возле Гималаев, он впервые узнает, что он — ничто. Вся философия, созданная Юнгом, просто детская игра, ведь человек создал такие обширные, космические системы, и все эти системы сейчас в руинах. Он боялся, что поездка в Рим означает поездку к развалинам великих систем, созданных в прошлом.
Что же говорить о твоей маленькой системе? Как насчет этого уголка, который ты расчистил и украсил? Как насчет твоей философии? Великие философии развалились и превратились в пыль, поезжай в Рим и посмотри, что с ними стало! Где школы Аристотеля, Платона и Сократа? Поезжайте в Афины и посмотрите, что с ними стало. Величайшие системы превращаются в прах, и все мысли, в конце концов, оказываются бесполезными, потому что мысль — это просто вещь, созданная человеком.
Только в «не-мысли» вы познаете Божественное. Вы не можете мыслью познать вечное, потому что мысль принадлежит времени. Мысль не может принадлежать вечности; никакая философия, никакая система мысли не может быть вечной.
Этого он и боялся. По крайней мере, пять или шесть раз Юнг собирался, но потом отменял поездку. А этот человек, Юнг, один из величайших психиатров. Если он так боялся ехать в Рим, что сказать о его учениках? Даже вы не боитесь, не потому, что вы лучше, чем Юнг, но только потому, что вы менее сознательны, менее внимательны. Он сознавал, что в Риме ему придется склонить голову; что как только он взглянет на развалины всех великих систем, его охватят дрожь, страх смерти, и ему придется спросить себя: «Что станет с моей системой? Что станет со мной?» Дрожа, он возвращался, и в своих мемуарах он пишет: «Тогда, наконец, я оставил всю затею. Я не поеду в Рим».
То же самое много раз случалось и с Фрейдом, поэтому это, кажется, не простое совпадение. Он тоже пытался поехать в Рим и тоже боялся. Почему? Фрейд был столь же доступен гневу, как можете быть вы, столь же сексуален, как можете быть вы, столь же напуган смертью, как можете быть вы, так же невротичен в своем поведении, как можете быть вы, так в чем же разница? Он был, может быть, более умным человеком — возможно, гением — или мог немного помочь, но в том, что касается Окончательного, что касается наиболее тайной, наиболее глубокой сердцевины бытия, он был также слеп, как и вы.