Гордость и предубеждение
Шрифт:
Нетерпение Элизабет поскорее ознакомить Джейн со всем, что случилось в Кенте, стало, наконец, невыносимым. Решившись опускать все детали, в которых замешана ее сестра, и приготовившись к немалому изумлению последней, на следующее же утро она почти полностью раскрыла содержание беседы между ней и мистером Дарси в Хансфорде.
Удивление старшей мисс Беннет в значительной степени потускнело на фоне чувств, возникших у нее от свидетельства полной преданности Элизабет, а потом и вовсе растворилось в бурном потоке разного рода мыслей. Ей было очень жаль, что мистер Дарси поведал о собственных чувствах в манере, едва ли способной вызвать к себе расположение; но еще больше сожалела она о том,
– Напрасно он нисколько не сомневался в успехе собственного предприятия, – говорила она, – и не стоило ему это показывать. Только представь, как усилилось его разочарование!
– Совершенно верно, – соглашалась Элизабет. – Мне его искренне жаль. Но у него много и других забот, которые, наверняка, скоро излечат его сердце. Скажи, ведь ты не винишь меня за то, что я ему отказала?
– Виню тебя? Конечно нет!
– Но тогда ты должна обвинить меня в том, что я так тепло говорила об Уикеме.
– Нет, я не думала, что в том, как ты говорила об Уикеме, было что-нибудь дурное.
– Но тебе еще предстоит узнать, в чем тут дело, когда я тебе расскажу, что произошло на следующий день.
Элизабет рассказала о письме, зачитывая наизусть все те строки, в которых упоминался Джордж Уикем. Каков же был удар для бедной Джейн! Для нее, которая охотно прошла бы по жизни, так и пребывая в счастливом неведении о зле, что живо среди людей! И не в силах были доказательства Дарси, хотя и принятые ее сердцем с благодарностью, утешить ее в таком страшном открытии. Она совершенно искренне искала свидетельств какой-нибудь досадной ошибки, желая оправдать одного и не задеть при этом чести другого.
– Так не пойдет, – настаивала на своем Элизабет. – Ты никогда не сумеешь доказать себе, что оба они хороши. Конечно, решать только тебе, и твой выбор – это твой выбор, вот только выбирать-то тебе приходится кого-то одного. Их добрых качеств, наверное, хватило бы аккурат на одного идеального человека, но со своей стороны я расположена поверить во всем мистеру Дарси. Впрочем, поступай, как знаешь.
Прошло какое-то время, прежде чем на лице Джейн появилась улыбка.
– Я не знаю, была ли когда-нибудь раньше вот так же шокирована. Уикем действительно кажется воплощением всех людских пороков. Ей-богу, в это с трудом верится! А бедный мистер Дарси! Дорогая Лиззи, ты только представь себе его страдания. Как он был разочарован! И при этом он еще терзался и оттого, что узнал, какие ужасные злодеяния ты подозреваешь за ним! И легко ли ему было рассказывать такую стыдную правду о собственной сестре! Все это действительно просто ужасно. Уверена, что здесь ты со мной согласна.
– О нет! Все мои сожаления и страдания остались далеко в прошлом, как только я увидела, как ты переживаешь за обоих. Я знаю, ты хочешь каждому воздать по заслугам, и поэтому с каждой минутой я становлюсь все спокойней и безразличней. Твоя добродетель вселяет в меня уверенность, и если я стану грустить об ушедшем навсегда, то от тоски вскоре сделаюсь легкой, как перышко.
– Бедный Уикем. В лице его столько доброты! Такие открытые и утонченные манеры!
– Несомненно, в воспитании обоих джентльменов была допущена какая-то досадная недоработка. Одному досталась вся доброта, а другому – вся ее видимость.
– Я никогда не полагала, что мистер Дарси испытывает такую нехватку этой видимости, как оно следует из твоих слов.
– А я считала себя такой рассудительной и упорствовала в его восприятии с позиций отвращения безо всяких на то причин. Можно быть нестерпимо оскорбительной, отказывая кому-нибудь в справедливом суждении; но нельзя постоянно насмехаться над человеком, не натыкаясь
– Лиззи, когда ты впервые прочла письмо, я уверена, ты ко всему отнеслась совсем иначе, чем сейчас.
– Конечно, да. Мне сделалось очень неловко. Я бы даже сказала, что почувствовала себя несчастной. И это при том, что рядом со мной не было никого, с кем бы я могла поделиться печалью; со мной не было моей Джейн, которая подтвердила бы мои мысли о том, что прежнее мое поведение диктовалось слабостью, глупостью и тщеславием. О, как мне тебя не хватало!
– Как жаль, что ты говорила столь ужасные вещи мистеру Дарси, когда речь зашла об Уикеме, ведь теперь твои обвинения оказались совершенно незаслуженными.
– Разумеется. Но речь моя, проникнутая горечью, является естественным следствием предубежденности. Есть у меня одна мысль, о которой я хотела бы с тобой посоветоваться. Мне надо узнать, следует ли рассказывать остальным нашим знакомым об истинном характере мистера Уикема.
Мисс Беннет немного помолчала, потом задумчиво проговорила:
– Боюсь, у нас нет причин поступить с ним так ужасно. А сама ты, что об этом думаешь?
– Мне кажется, не стоит пытаться этого делать. Мистер Дарси не дал мне полномочий придавать эту историю публичной огласке. Напротив, каждое слово, относящееся к его сестре, он просил меня хранить в молчании; а если я попытаюсь раскрыть людям глаза, не упоминая самого главного, кто поверит моим утверждениям? В обществе так сильно предубеждение против мистера Дарси, что половина языков в Меритоне скорее умрет, чем согласится признать достоинства этого джентльмена. В такой затее определенно нет ни капли разума. Уикем скоро уедет, и едва ли о нем станут долго вспоминать, а потому нет нужды ворошить прошлое, если сам исполнитель злодеяний для всей ветреной публики уже как бы мертв. Когда-нибудь весь этот ужас раскроется, и тогда мы сможем посмеяться над слепцами, не видевшими раньше очевидного. Но сейчас нам лучше об этом молчать.
– Ты совершенно права. Выставить его грехи на суд общества – значит разрушить всякие его надежды на будущее. Кто знает, быть может, сейчас он уже раскаялся и желает измениться. Нам нельзя ввергать его в отчаяние.
Страсти, бушевавшие в душе Элизабет, когда она завела разговор, теперь поутихли. Она избавилась от двух тайн, тяжким грузом давивших ее душу в течение двух долгих недель, а в лице Джейн она нашла благодарного исповедальника, готового вернуться к любому из этих волнений при первой же необходимости. Но оставалось еще кое-что, не дававшее ей покоя; однако раскрытию третей тайны препятствовали любовь, стыд и благоразумие. Она не посмела ни рассказать о второй половине письма, ни поведать сестре о том, как сильно и страстно была она еще совсем недавно любима. Судьба уготовила Лиззи жить с этим камнем на сердце; но она прекрасно понимала, что ничего, кроме предельной ясности между обоими влюбленными, не сможет снять с нее эту тяжесть. «В любом случае, – думала она про себя, – я просто рассказала бы ей то, что мог бы рассказать сам Бингли куда лучше меня. Но я вынуждена держать рот на замке, покуда страсти не улягутся за давностью времени».
Теперь, когда Элизабет вернулась домой, ей ничто не мешало на досуге понаблюдать за настроением Джейн: та была несчастлива и до сих пор в душе своей лелеяла любовь к Бингли. Не считая себя прежде влюбленной, она была предана тому всем своим нежным сердцем, да и ее возраст упреждал легкомыслие в чувствах; и она так ревностно хранила о нем память, так явно предпочитала его другим мужчинам, что все свои мысли, все свои чувства к друзьям Джейн сверяла с печалью непознанной любви, терзая сердце потерянным навсегда счастьем.