Горняк. Венок Майклу Удомо

Абрахамс Генри Питер

— А, Майк? Не ждал вас так рано. Послушайте…

— Оставьте меня в покое! Говорю вам, оставьте меня в покое! Дайте мне пройти. Ну!

Он оттолкнул Лэнвуда. Лэнвуд потерял равновесие и плюхнулся на кушетку. Удомо прошел в свою спальню, хлопнул дверью, запер ее на ключ и бросился на кровать лицом в подушку.

Лэнвуд посидел немного на кушетке. Затем встал, подошел к комнате Удомо. Он вдруг превратился в дряхлого, несчастного старика.

— Знаете, Майк, вы могли бы не обращаться со мной так грубо. Достаточно было сказать мне, чтобы я уехал. Я никогда не

остался бы там, где меня не хотят. Я ведь человек, а не собака.

— Оставьте меня в покое! — Голос Удомо звенел от ярости. — Оставьте меня в покое!

— Хорошо, Майк, — мягко сказал Лэнвуд. — Я оставлю вас в покое.

Лэнвуд вошел в свою комнату, отпер чемодан и достал оттуда кожаный портфель. Открыл его, пересчитал лежащие там деньги. Аккредитив на сто пятьдесят фунтов стерлингов — остаток денег, присланных Удомо на дорогу. Какой это был триумф! А ведь всего три месяца прошло с тех пор… Еще около ста фунтов в панафриканской валюте — деньги, которые Удомо давал ему во время поездки. Чужие деньги. Не его! Деньги, которые ему давали. Не заработанные им… Лэнвуд вынул из портфеля паспорт и сунул во внутренний карман пиджака.

Вышел из дома и отправился в город. Он так и не успел освоиться со здешним примитивным транспортом. Как нестерпимо палит солнце! Лэнвуд прикрепил темный козырек над очками. Все-таки лучше. Пот градом катился с него. Хорошо бы взять такси. Но поблизости не оказалось ни одной машины. Пройдя метров триста, он вышел на шоссе. От земли поднимался раскаленный воздух. У него потемнело в глазах. Двое мужчин стояли над сточной канавой. Он подошел ближе — в нос ударил густой запах мочи.

Наконец Лэнвуд вошел в городское предместье. Кругом стояли грязные ветхие лачуги. Бедно одетые люди шутили и смеялись. То и дело мимо проезжали такси. Но он решил идти пешком: нужно экономить каждый пенс.

Он поравнялся с кучкой торговок, расположившихся прямо на тротуаре по другую сторону сточной канавы. Они громко смеялись и что-то говорили на непонятном ему языке. Завидев Лэнвуда, торговки стали махать руками, что-то кричать, видимо, предлагая купить облепленный мухами товар. И он вдруг понял, что всегда будет здесь чужим. Пусть у него, как и у них, черная кожа, пропасть между ними слишком велика, и он уже стар, чтобы ломать себя. Слишком долго он жил среди белых, слишком крепко привязан к их миру.

Внезапно он почувствовал страшную усталость от всех этих веселых шумных босых людей, от мух, от запахов. Он махнул проезжавшему такси.

— В пароходное агентство, — сказал он ухмыляющемуся мальчишке-шоферу.

«Все дело в том, что я стосковался по Лондону. Только теперь понял, как люблю его. Глупо было думать, что можно вычеркнуть из жизни целых тридцать лет. Как это поется в песенке, над которой я всегда потешался:

Может быть, оттого, что я лондонец,

Я о нем вспоминаю, где б ни был…

Ну вот, теперь, Лэнвуд, когда ты состарился, тебе

пришлось-таки посмотреть правде в глаза. Только в чем она, эта правда? В том, что цвет кожи еще не дает права считаться африканцем? Что личность человека складывается под влиянием многих факторов, из которых, пожалуй, самый важный — страна, где ты родился и вырос? Что нужно быть сильным, очень сильным, чтобы вырваться из-под этого влияния. В этом правда? Приходится ответить утвердительно. Иначе было бы слишком страшно… Но в чем тогда вина человека, который отдал всю свою жизнь борьбе за свободу?»

Когда такси остановилось и шофер обернулся, он увидел дряхлого старика, который сидел, забившись в угол, низко опустив голову. Старик, казалось, спал.

— Приехали, сэр.

— Что? Ах да. Да.

Лэнвуд вышел.

— Сколько?

— Два шиллинга, сэр.

Лэнвуд заплатил и вошел в помещение пароходного агентства. В углу за столом сидел белый служащий. Лэнвуд прошел мимо черных клерков и направился прямо к нему.

— Моя фамилия Лэнвуд.

— Слушаю вас, мистер Лэнвуд.

— Мне нужно узнать расписание пароходов, я возвращаюсь… — Он замялся и затем твердо сказал: —…домой.

— Когда вы хотите ехать, сэр?

— Как можно скорее.

— Через неделю вас устроит? Возможно, кто-нибудь откажется от билета.

— Это самое раннее?

Молодой человек поднял на него глаза.

— Одну минутку. Я проверю.

Немного погодя он вернулся:

— Мы можем предложить вам место на пароходе, который уходит через шесть дней. Раньше ничего нет. Но, может быть, вас устроит грузо-пассажирское судно? Правда, такие суда идут очень долго и путешествовать на них скучно.

— Когда отплывает первое грузо-пассажирское судно?

— Послезавтра отходит пароход, на котором есть свободная каюта. Но в Англию он придет позже, чем лайнер, отплывающий через шесть дней. Правда, есть еще «Савойя», тоже грузо-пассажирское судно. Она выходит сегодня вечером, но вы, пожалуй, на нее не успеете…

Лэнвуд подумал.

— Я еду сегодня, — сказал он.

— На «Савойе»?

— Да.

— Но у вас остается только четыре часа.

— Я успею.

— Уж не спасаетесь ли вы бегством? — пошутил служащий. Но, взглянув на Лэнвуда, увидел у него в глазах такую боль, что тут же перестал улыбаться.

Через двадцать минут Лэнвуд вышел из пароходного агентства с билетом в кармане. Он зашел в большую переполненную народом почтовую контору и написал на телеграфном бланке:

«Мери Фельд, 36, Ридженси Мьюз, Лондон.

Отплываю сегодня Савойя буду дома три недели не могу без тебя Том».

Он расплатился и взял такси до резиденции Удомо. В доме никого, кроме слуг, видно не было. До отплытия «Савойи» оставалось три часа. Надо собираться. Он стал медленно укладывать вещи. Затаила ли Мери зло против него из-за той последней дурацкой ссоры? Нет, не может быть. Она — единственный человек, который был по-настоящему предан ему все эти годы. Она поймет. Сколько лет они прожили вместе. Несмотря на все ссоры, они уже давно стали родными.