Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот

Сартаков Сергей Венедиктович

— Аккумуляторы и все прочие к.п.д. давайте оставим в покое, — сказал Александр, — но в к.п.д. человека все-таки разберемся. Что это такое? И каким образом его можно повысить?

— Человек в мире самое главное, — сказала Римма, не сводя с Владимира преданного взгляда, — и, следовательно, к.п.д. абсолютно всех технических устройств — это в конечном счете к.п.д. человека.

— Люблю представлять вселенную от нейтрино до метагалактики в единой, неразрывной связи, где каждый пшик материи зависит от другого пшика, хотя бы удаленного от него на миллиарды парсеков, — уже, как всегда, немного ерничая, сказал Владимир. — И если бы мне удалось когда-нибудь повысить к.п.д.

бесконечности, пусть даже на ноль-ноль-ноль, но все-таки повысить, я был бы тоже бесконечно счастлив, как ноль-ноль-ноль от всего человечества и тех разумных существ, которые обитают в безднах вселенной. Римма, прости! Очередной треп. И не по твоему адресу. Ты очень удачно остановилась как раз на самом пороге.

— То есть?

— «Мир» у тебя прозвучало размашисто, почти как «вселенная». Если это и в действительности было бы так, я перестал бы читать твои статьи.

— Володя, для меня «мир» — образ…

Поискала продолжение и сразу не нашла. Владимир не дождался, подверстал свои слова так, будто отодвинул Римму плечом:

— …пространства, населенного человеками. Ужасно умными, думающими, полными благородства и мало пьющими, с невероятным к.п.д., близким к единице. Точно? Риммочка, не обижайся! А между прочим, эти самые человеки очень часто и пьют и толкаются…

Под потолком, вразброс, погасло несколько лампочек, дальние углы погрузились в сумерки. Музыканты заиграли чарльстон. По зеленоватому пластику пола зашмыгали десятки подошв.

Владимир силой заставил Римму подняться, втащил ее в зыблющийся людской круговорот на пятачке перед эстрадой и между столиками. Танцевал он со страстью, фокуснически работая ногами. Скалил в простодушной улыбке крупные белые зубы, подмигивая Римме, и веселым баском помогал саксофонисту, когда тот ставил особенно остренькие «акцентики». Танцевал так, словно во всем кафе, кроме него и Риммы, не было никого, совершенно не обращая внимания на то, что кого-то ударил локтем, кого-то резко толкнул спиной, кому-то неожиданно и сильно дохнул прямо в лицо.

Оркестр поиграл недолго. Музыканты взглянули на часы. Раскрасневшийся и словно бы даже раздавшийся в плечах Владимир, как ледокол пробивая путь среди еще толпящихся пар, провел Римму к столику и заботливо усадил на место. Попенял Мариничу:

— А ты все сидишь со своей соломинкой…

Возле стола появилась молодая стройная официантка. Щеки у нее были бледные, на висках — мелкие капельки пота. Устало, но очень приветливо она улыбнулась. Предупредила, что через пятнадцать минут кафе прекращает работу, и попросила рассчитаться.

Владимир ответил такой же усталой улыбкой, небрежно вытащил из кармана брюк смятую в комок десятку, бросил на стол. Сказал девушке, как совершенно свой здесь человек:

— А скажите, Ларисочка, если в течение пяти минут вы нам успели бы подать еще по чашечке кофе, ваш к.п.д. повысился бы?

Лариса взяла деньги, отсчитала сдачу, опять улыбнулась. По обязанности, только губами.

— Хорошо, кофе сейчас принесу. А насчет к.п.д. я не поняла. Что вы этим хотели сказать?

— Ну, допустим, как это отразилось бы на выполнении плана всей «Андромеды»? И лично вашего плана? к.п.д. — коэффициент полезного действия.

— Три-то чашечки кофе? Ерунду вы говорите!

— Нет, а в принципе?

У Ларисы в глазах заблестели веселые, дружелюбные огоньки.

— Смешной вы всегда какой! Без шуток вы просто не можете. Если я и принесу, так только потому, что вы смешной.

Она собрала со стола лишнюю посуду, ушла. Владимир проводил ее внимательным, сочувственным взглядом.

— Вот тебе на! —

сказал он. — Как раз иллюстрация к нашему разговору. Выходит, по логике, ее, а на деле мой к.п.д. сейчас увеличился. — Выбил пальцами короткую дробь на столешнице. — Замоталась сегодня Лариска, едва улыбнется, а то смеется всегда, звенит как колокольчик. Обаятельная девочка. Но, между прочим, эта девочка — уже мама. И сын у нее Евгений Ларисович. Как говорится, такова жизнь. Но, Риммочка, с этим чарльстоном я тебя перебил. Развивай свой образ мира, свое представление о к.п.д. человека.

Она заговорила не сразу. И как-то не очень охотно.

— Человек находится на работе положенные ему семь часов. Все там рассчитано по нормам и проверено опытом. И если человек, допустим, сумел выполнить план на двести процентов, мы восхищаемся: он полагающуюся от него долю внес в общее благополучие народа в двойном размере. Значит, по срокам он вдвое приближает и создание того, что мы называем материальной базой построения коммунизма…

Владимир ее перебил:

— Чем чаще повторяется какое-либо слово, тем меньшую силу воздействия оно имеет. Прости, Римма! Пожалуйста, продолжай, но если можно, в интересах убедительности, избегай служебно-возвышенных формул и слов.

— Коммунизм — не служебное слово. И не ложно-возвышенное. Оно такое, как хлеб, постоянное, — запротестовал Александр. — Как же нам и в наше время разговаривать, обходясь без этого слова?

— Одна из десяти ветхозаветных заповедей гласила: не произноси имени господа бога твоего всуе. Подобная этой заповедь не помешала бы и нам. О коммунизме проще надо, проще. От формул людей начинает тошнить, — быстро и повелительно проговорил Владимир. — Я только это имел в виду. Сам грешу формулами.

— Постараюсь, — сказала Римма, и в голосе у нее зазвенела неожиданная злость. — Так вот, когда человек не выгоняет свои двести процентов, в остальное время какой у него к.п.д.? Люди пьянствуют…

— Не все и не всегда пьянствуют, — вставил Владимир.

— …или режутся в карты, в козла…

— Не все и не всегда режутся в карты и в козла, — не меняя тона, сказал Владимир.

— …или просто бесцельно, по-обывательски проводят время или говорят друг другу возвышенные слова о любви, а потом по земле ходят усталые девочки-мамы с сыновьями Евгениями Ларисовичами…

— Не все обыватели. И не все девочки — мамы.

— Но я ведь и не обобщаю!

— Тогда не говори «люди», говори прямо — Володька Мухалатов или Сашка Маринич. А кстати, семь часов повышать производительность труда, а все остальное время повышать свой культурный уровень и укреплять здоровье регулярным сном — это уже почти птицефабрика, где куриц кормят по графику и по графику потом отрубают им головы. Нет ничего ужаснее однообразия, размеренного ритма! И нет ничего безрадостнее пути только в гору и в гору! Вальс прекрасная музыка, ты даже любишь гавоты, но, черт возьми, за сотни лет и прекрасная музыка надоедает своим, в конечном счете, однообразием. Все роки, твисты, я согласен, — музыкальная дрянь. Но они встряхивают своей неожиданностью, лавиной новых звуков и ритмов, после чего и вальс становится снова приятным. А в гору подолгу вышагивать лишь тогда хорошо, если можно затем и скатиться с нее. Вихрем, кубарем. На лыжах, на санках или на собственных ягодицах. И девочки-мамы не такие уж страдалицы, ни государство, ни общество их не отвергают, а любовь у них, несомненно, была. Пусть даже не возвышенная, а самая обыкновенная. И все-таки радостная! Нет, нет, к.п.д. человека измерять следует только по сумме всех его движений. И вверх, и вниз, и по горизонтали.