Город без людей
Шрифт:
...Гёнюль любила в кино есть каленый горох. Отправляясь в кино, Омер всегда клал поэтому в карман пакетик гороха. В те дни, когда Омер опаздывал на свидание, он, подбегая к кинотеатру, с тревогой смотрел на входную дверь. Заметив забившуюся в угол, ожидавшую его девушку, вокруг которой уже вертелось несколько парней, он бросал на них гневный взгляд и, расправив плечи, с важным видом направлялся к ней, испытывая в этот момент приятное чувство собственника, словно был уже ее законным мужем. Они и вправду безумно любили друг друга. Почему же они все-таки не поженились? Это была длинная и бессвязная история, и поведать ее он не мог даже
До окончания учебы Омер не выезжал из Стамбула. Впервые он поехал в Анатолию молодым офицером после призыва в армию. Гёнюль, конечно, ждала бы его возвращения. Но несколько месяцев он почти не вспоминал о ней, если не считать писем, отправленных в первые дни службы. Он с головой окунулся в новую жизнь, полностью отдавшись новым развлечениям, отвечавшим его новому образу жизни. В конце концов он обручился с дочерью полковника, которую встретил в новом кругу своих знакомых. Женился на ней и, не возвращаясь больше в Стамбул, с помощью своего тестя, ставшего вскоре генералом, получил весьма приличное место чиновника. Занимая эту должность, он исколесил потом немало анатолийских дорог.
Первые годы службы в анатолийских вилайетах прошли для него неплохо. Он был молод, доволен своей женой, имел надежную поддержку, которой при случае всегда мог воспользоваться, и с уверенностью смотрел в будущее. По истечении четырех лет тесть устроил ему перевод в Анкару, где он был назначен начальником одного из отделов министерства. Учтивый, исполнительный, умеющий в то же время подойти к своим подчиненным, Омер благодаря всем этим качествам и после ухода тестя в отставку продолжал двигаться вверх по служебной лестнице: сначала был назначен начальником одного из управлений, а затем — начальником главного управления министерства. Если бы он такими же темпами продолжал развивать качества, которые ему удалось воспитать в себе за долгие годы работы, то наверняка мог бы стать уже заместителем советника, а быть может, и советником. Тем самым он, возможно, избавил бы себя от несчастного случая, столкнувшего его с новым советником.
Но что могло ожидать его впереди? Что было бы, например, если бы он дослужился до более высокого поста? Разве тогда он не должен был бы снова вставать каждое утро ровно в половине восьмого, бриться, выходить из дому точно без четверти девять и одной и той же дорогой ежедневно направляться в одно и то же место, садиться за один и тот же стол, выслушивать уйму жалоб и просьб, узнавать, в каком магазине продают лучшее оливковое масло, кланяться самому или заставлять кланяться других, испытывать волнение при виде высокой груди машинистки Нермин, возвращаться усталым и обессиленным домой, всегда быть осторожным, чуть трусливым и ограниченным, в одно и то же время есть, ложиться спать и просыпаться?..
Рано или поздно дотянул бы до пенсии — подумаешь, до манны небесной! Состарился бы и остался без всякого дела; по мере роста различных забот и нужд деньги изо дня в день таяли бы; с утра до вечера он сидел бы дома, ругался с детьми и ждал смерти. Разве более человечно постоянно видеть перед глазами смерть, валяться по ее приказу в постели больным и все время ощущать ее близость?
Он вспомнил о чековой книжке. На его счете в банке было семьсот шестьдесят лир. Пожалуй, следовало бы взять эти деньги и хоть раз в жизни кутнуть на них, ни в чем себе не отказывая, а там можно будет отправиться и на тот свет. Ведь на протяжении всей своей сорокатрехлетней жизни, всегда
Но что может он сделать с этими деньгами? Конечно, можно, например, зайти в какой-нибудь ресторанчик и напиться допьяна, найти себе какую-нибудь женщину с такой же высокой обольстительной грудью, как у машинистки Нермин, отобедать с ней в ресторане, закатиться затем в ночной бар, потанцевать, послушать музыку, а потом, положив голову на ее теплое плечо, провести с ней остаток ночи в какой-нибудь чистенькой комнате. Но стоит ли ради этого жить?
«Нет, не стоит... Все это вздор. Это не обещает счастья в будущем, в этом нет даже привкуса счастья в настоящем. Если что и стоит сделать, так лишь то, о чем я думал недавно... Я только попусту трачу время...»
Интересно все же, какое впечатление произведет его смерть? Ему, конечно, уже не будет до этого никакого дела. Однако мысль об этом не оставляла его. Во всяком случае, кому-кому, а рыжеусому дежурному гостиницы будет немало хлопот. Внезапная смерть Омера вызовет, конечно, крайнее удивление и в министерстве и у его семьи. Об истинных причинах его бегства и смерти никто не догадается, в том числе и советник. Возможно, даже подумают, что он сошел с ума.
А разве это не могло случиться? Кто может точно начертить границу или определить расстояние между нормальным состоянием и безумием? Если бы это было возможно, все в мире встало бы вверх ногами, а многие подвиги перекочевали бы со страниц истории в журнал сумасшедшего дома... А сам мозг разве не что иное, чем сгусток нервов, в котором материя перемежается с пустотой?
Омер вскочил с кровати и начал ходить по комнате. От самой мысли о возможном сумасшествии у него вдруг выступил холодный пот, крупными каплями стекающий, казалось, с самых кончиков волос. Он ускорил шаги. Ничего не сознавая, дрожащей рукой повернул ключ в двери и открыл ее настежь.
Посреди коридора стоял небольшого роста человек в потемневшем от грязи белом фартуке. Его черные волосы свисали на глаза, закрывая лоб.
Омер, придя немного в себя от обдавшей его свежей струи воздуха, с испугом уставился на него.
— Добрый день, Хасан-бей, — хриплым голосом гаркнул тот. — Наконец-то ты проснулся! Ты, видно, не на шутку рассердился на меня? Я уж подумал тогда, что ты, чего доброго, еще и всыпешь мне...
Губы его изобразили что-то похожее на улыбку, приблизившись одним краем к небольшому ножевому шраму на щеке. Он несколько раз тряхнул головой, откидывая назад нависавшие на глаза волосы.
— Кто ты? — удивленно спросил Омер.
— А ты разве не видишь? Здешний гарсон, — улыбнувшись, показал он на свой фартук.
— Как тебя зовут? — спросил Омер.
— Неджметтин. — На этот раз он улыбнулся так усердно, что, казалось, его губы сошлись со шрамом на щеке и рот растянулся до ушей. — Но можешь меня звать просто Неджми... Ты долго собираешься здесь пробыть?
Омер не двигался, ему не хотелось продолжать этот разговор с неожиданно подвернувшимся собеседником. И вдруг тот, нагловато улыбаясь, закачался и закружился перед его усталыми глазами, словно пустившись в пляс.
— Ты, верно, проголодался?.. Утром ведь ничего не поел, а скоро уже полдень.