Горячие пески
Шрифт:
Главарь только брезгливо дернул губами, отвернулся.
В лощинке из-за поворота в сопровождении пограничников показался старик.
Злой огонь полыхнул в глазах главаря. Словно бритвой, он провел взглядом по старику, по Рыжову и прикрыл веки.
Глава десятая
И СНОВА „В РУЖЬЕ“
С колодца пограничников сняли через три дня. Оставшийся старшим, Корнев строил распорядок дня, как и при Тагильцеве. Проводил
В очередной обход Корнев с Ивашкиным опять оказались у старых могил.
— Снова свежие ленточки подвязаны, — сказал Ивашкин. — Как думаешь, Петро, не может к этим могилам иметь какое-то отношение задержанный нами старик? Он же здесь вместе с нарушителями оказался… до появления на колодце.
— Кто знает. Возможно, есть связь. Погоди, разберутся во всей этой истории, наверное, скажут и нам.
Накануне, перед тем как их сняли с колодца, опять задул ветер, снова «пели» пески. Как и в первый раз, ветер разметал барханы, намел новые, зализал следы.
Дни эти показались длинными, малоинтересными.
— Ради чего жарились на солнышке, считали звезды по ночам? Все впустую, — высказался один из солдат, оставленный капитаном в помощь Корневу, когда собирались уже покинуть колодец.
— Ты это всерьез или так, для красного словца? — одернул его Бубенчиков. — Понимаешь ты, голова, что мы службу несли и если бы враг появился, готовы были его встретить, как надо.
— Ну, ясное дело.
— А если ясное, так чего ты на него тень наводишь? Может, думаешь, тебя оставили здесь отсыпаться?
— Не поучай, сам знаю, зачем меня оставляли.
— Тогда не мели глупостей.
«Точно, взрослеют юнцы», — подумал Корнев, намеревавшийся вмешаться в разговор и пристыдить солдата, да не потребовалось, Бубенчиков это сделал не хуже его.
Ивашкин же, слушая, подумал: не дразнил бы Серега насчет сна. Отоспаться, вот чего хотелось ему с той самой ночи, когда ходил с донесением к начальнику заставы. Но по разным причинам все не удавалось, и когда уже ехали в машине домой, он беспрестанно клевал носом.
На подъезде к поселку Бубенчиков растормошил его.
— А, что… в наряд? — Ивашкин встрепенулся, закрутил головой, со сна туго соображая, где он и зачем его будят.
— Очнись, мы почти дома. — Бубенчиков счастливо засмеялся, подмигивая товарищам, хлопнул Ивашкина по спине.
— Что за поселок? — Ивашкин окончательно проснулся и обрадовался зеленевшему по сторонам хлопчатнику, длинной цепочке тутовых деревьев, протянувшихся по кромке поля, стоявшим на окраине удивительно симпатичным, с веселыми окнами домикам.
Пустыня с ее похожими один на другой, «поющими» под ветром барханами, иссушенными зноем кустами саксаула да верблюжьей колючки осталась позади. Как тут не порадоваться!
— Все же ты запамятовал, Федя.
— Точно. Так надо же нашего командира навестить, — забеспокоился Ивашкин.
— Потому и крюк сделали, чтобы в санчасти побывать, — Бубенчиков постучал по кабине.
Из окошечка выставился сержант Воронов, спросил:
— По какому случаю тарабанишь?
— Товарищ сержант, притормозите возле магазина. Прихватим гостинцев для командира. — Бубенчиков вопрошающе взглянул на Корнева — все-таки он сейчас был за отделенного и все должно было делаться с его позволения.
Корнев согласно кивнул.
— Дельно придумал, Серега. Не с пустыми же руками навещать Тагильцева, — сказал он и начал рыться в карманах, извлекая мятые трешки и рубли.
— Остановлю, — пообещал Воронов.
Против обыкновения был он сегодня задумчив, немногословен. Рано утром появился на колодце, объявил приказ капитана Рыжова: боевая задача отделением выполнена, личному составу сняться с колодца и следовать в расположение заставы. Сборами же распоряжался ефрейтор Корнев, проследил, чтобы ничего из снаряжения не было оставлено. И когда все было готово, «гарнизон» отправился восвояси.
Дорогой пограничники закидали Воронова вопросами: как чувствует себя старший сержант Тагильцев, разобрались ли с нарушителями?
— Порядок. Приедете, все узнаете, — коротко ответил он и больше в разговоры не вступал.
Ивашкину показалось, будто сержант на него глядел по-другому, не как раньше, без снисходительности и постоянной усмешки. Хотя, возможно, это было и не так.
В магазин отправились Воронов с Корневым, за ними увязался Бубенчиков. Вернулись скоро, принесли три плитки шоколада и пакет мятных пряников.
— Пряники засохли, аж звенят, — сказал Бубенчиков, залезая в кузов. — Вся надежда на крепкие зубы нашего командира. Эх, цветов бы где прихватить. Для раненого цветы — как улыбка девушки, вроде бальзама…
— Во, силен Серега, — засмеялись пограничники.
— Разве не так? Вспомните, по весне маки и тюльпаны распустились вокруг… В квартирах офицеров на окнах, у нас в казарме букеты стояли. Как праздник! Помню, в нашем городе, повсюду цветочные киоски — извольте букет на любой вкус, со значением или просто так, для души, — развивал Бубенчиков свою тему. — К сожалению, тут в поселке не приходилось встречать цветочницу Анюту…
После этих слов солдаты замолчали, задумались. Черт такой, Бубенчиков, растревожил душу, разворошил память. Каждому вспомнилось что-то свое, давнее, заветное, чем, может быть, и с товарищем закадычным не вдруг поделишься.
У крыльца санчасти их остановил офицер в белом, без единой морщинки и застегнутом на все пуговицы халате. Под халатом угадывались погоны, но какого он звания — не понять.
— Извините, товарищ военврач, — сообразив, вышел из положения Бубенчиков. — Мы пришли навестить…