Горячие пески
Шрифт:
— Судя по пропыленным доспехам и африканскому загару на ваших лицах, вы прямо из песков — к старшему сержанту Тагильцеву… Всем отделением? — улыбнулся офицер.
— Так точно, — вступил в разговор Корнев и представился. — Исполняющий обязанности командира отделения ефрейтор Корнев. Можно нам повидать старшего сержанта?
— Разумеется. Чувствует он себя сносно. Сегодня мы разрешили ему вставать. Сейчас я приведу его сюда. Даю на свидание десять минут, — офицер повернулся, чтобы идти в здание, но его остановил Бубенчиков:
—
— Понимаю… Ну-ка, — остановил он пробегавшего мимо санитара. — Срежь ребятам… Сколько вас? Семеро? Семь штук, самых ярких, пышных. Да поживее, — поторопил он санитара, удивленного необычным приказанием капитана, всегда ревностно следившего за соблюдением порядка во дворе санчасти.
— Слушаюсь, товарищ капитан, — санитар направился к дальней клумбе.
Офицер ушел, а Бубенчиков обвел товарищей ликующим взглядом: вот это человек, сразу понял, что к чему.
В сопровождении капитана показался Тагильцев — побледневший, с пластырем на лбу, в пижамной куртке внакидку и выставлявшейся из-под нее левой рукой, подвешенной на перевязи. Глаза его светились как бы изнутри и лучше всяких слов говорили о том, насколько обрадован он приходу товарищей. Цветы от Бубенчикова он принял бережно, чуть склонил голову, вдохнул их свежесть. Потом отдал санитару, попросил поставить в воду, на тумбочку, возле его кровати. И только после этого поздоровался с каждым. Пожимая руку Ивашкину, задержал ее в своей, тряхнул головой, улыбнулся.
Сели в беседке, плотно затянутой виноградником. В ней трепетали солнечные блики, горячий ветерок шелестел листвой. Заговорили все враз, перебивая друг друга, рассказывали Тагильцеву о том, как жили на колодце без него, как стосковались по своей заставе.
— Друзья, время истекло, — мягко сказал подошедший капитан.
— Мы еще ничего не успели сказать друг другу. — Тагильцев огорченно поглядел на него.
— Гостинцы-то! Чуть не забыли, — воскликнул Корнев, протягивая пакет.
— Молодцы, ребята, — капитан взял пакет, другой рукой подхватил Тагильцева под локоть. — Еще успеете наговориться. Долго держать здесь вашего командира не станем. Недельки через три, видимо, отпустим.
— Петро, — Тагильцев обернулся к Корневу. — Если на заставе для меня письма есть, перешли с оказией. Не забудь и мои учебники.
— Сделаю, командир, — Корнев прощально помахал рукой.
На заставе им приготовили знатную баньку. Старшина выдал чистое белье, мыло, мочалки.
— Разве это мытье — простой мочалкой? Я припас венички. Конечно, не березовые, а из тутовника. Но все равно попаримся на славу, — суетился Герасимов.
С самого подъема он начал топить баню. Накачал полные баки воды, нагрел, раскалил каменку. От души захотелось угодить ребятам.
Но Корнев
— Ну, что скажете, зря я старался? — Герасимов сидел на самом верху, раскрасневшийся, хватал открытым ртом обжигающий воздух и тянулся к ковшу, зачерпывал воду, плескал на раскаленные камни, поддавая жару.
Очень ему хотелось, чтобы ребята похвалили его за хлопоты. И они не жалели похвал. А Герасимов слушал и таял.
— Федька, доктор-то сказал, что у нас африканский загар, — кричал Бубенчиков, опрокидывая на себя шайку с водой. — А ты вроде посветлел. Выходит, вместе с грязью и загар смыл.
— Не жалко, новый наживем.
После бани пограничники гладили обмундирование, пришивали свежие подворотнички, надраивали сапоги.
Потом обедали. И опять тут для них постарались. Повар приготовил настоящий плов, сварил компот из свежей черешни. Обед был не с сухарями, как на колодце, а с мягким, недавно испеченным запашистым хлебом.
Все на заставе, ну буквально все, напоминало им о том, что они вернулись домой. Их отлучка с заставы в этот раз была не столь уж продолжительной. Случалось, при выездах для усиления на границу, они жили и по две недели, но там им не приходилось испытывать того отрыва от «домашнего очага», какое пережили они на колодце. И потому сейчас возвращение ощущалось острее.
После обеда Герасимов рассказывал в курилке, как он вместе с начальником заставы и офицерами из штаба ездил с нарушителями к месту, где они перешли границу.
— Само собой, я только охранял нарушителей, но кое-что и мне стало о них известно. Весь их маршрут проследили, по дням разложили, а они от всего отпирались. Я не я, и шапка не моя. Мешки-то с контрабандой им предъявили. Куда денешься? Сам подполковник Копылов занимался этим делом, — Герасимов попыхивал папироской, слова ронял неторопливо, веско, чувствовал искренний интерес к своему рассказу, важничал, будто от него зависело, удастся доказать факт злонамеренных действий нарушителей или не получится из этого ничего.
— Не отвертелись? — спросил Корнев.
— Где там… Подполковник вывел их на чистую воду. Только кто, вы думаете, сыграл в этом деле важнейшую роль? — Герасимов интригующе замолчал, загасил окурок, бросил его в яму и неожиданно ткнул пальцем в грудь сначала Ивашкину, а затем Бубенчикову. — Вот они, эти два молодых, но подающих большие надежды пограничника.
— Ты сочини что-нибудь поинтереснее, — прервал его Бубенчиков. — Наговорил много, только в твоем рассказе вымысел от правды отличить трудно.