Государь

Кулаков Алексей Иванович

Выдержав паузу, приказная служащая осведомилась у растерянной донельзя травницы:

— Все ли поняла? Тогда подойди.

Смочив хозяйке чернилами большой палец правой руки, и прижав затем его к пергаменту, именитая дева подула на получившийся оттиск.

— Собирайся, поедешь с нами в Дмитров. Надобно тебя в роспись Лекарской избы внести, к жалованию приписать и знак учетный выдать, да подьячему Разбойного приказа представить — чтобы впредь присматривал и в обиду не давал. Эту зиму поживешь в ближнем селе, а как снег сойдет, людишки мастеровые срубят тебе избу с банькой, да амбар для лекарственных трав. Чего на отшибе

жить — и самой в этой глухомани нелегко, и болезным до тебя далеко добираться…

Подметив, как знахарка силится разобрать буквицы новой скорописи, гостья несказанно удивилась:

— Да ты никак грамоту разумеешь?

Опасливо поежившись в сторону насмешливо хмыкнувших мужчин и явно-привычно уткнув глаза в земляной пол, женщина тихо подтвердила:

— Разумею.

Чуть помедлив, царский алхимик подала грамотейке гусиное перо — и с любопытством проследила за тем, как на пергаменте появляются неровные значки угловатого старославянского письма, складывающегося в немудреную подпись «Ыудифь».

— Глаголица?

Повернув лист к себе, девушка еще раз внимательно все освидетельствовала и мягко поинтересовалась:

— Может и книга какая у тебя имеется?

Покосившись на скучающих воинов и переглянувшись со своей ученицей, потрепанная и не раз битая жизнью и «добрыми христианами» женщина тяжело вздохнула и призналась — так, словно готовилась броситься в глубокий омут:

— Псалтырь[7]от матери покойной достался.

— Покажи.

Недолго повозившись за нарами, хозяйка положила перед гостьей небольшую книжицу, изрядно рваную и с напрочь отсутствующей обложкой.

— Досталось бедной.

Бережно полистав истрепанные страницы с псалмами, Есфирь отправила свое сопровождение на свежий воздух — после чего повторила вопрос еще раз:

— Четыре года назад, Великий государь, царь и Великий князь Иоанн Васильевич всея Руси в мудрости своей повелел следующее: буде найдутся у кого из знахарей записи о деле лекарском — непременно переписать для сохранения знаний, в них изложенных. Каждый служивый Аптекарского приказа неустанно ищет такие рукописи, ибо за каждую находку положена ему награда в рубль серебром и похвала по службе. Впятеро больше назначено наградой владельцу такой редкости, и за честностью выплат следят Сыскной и Постельничий приказы. Прошу. Если у тебя есть что-то подобное — не бойся, покажи мне. Если сомневаешься, сей же час поклянусь на кресте, что все сказанное мной есть чистая правда…

Иудифь на эту просьбу лишь внутренне поежилась — жизнь давно уже отучила женщину от лишнего доверия. Попы ее вечно подозревали во всем плохом и всячески утесняли, селяне через одного норовили обмануть, или вовсе ничего не заплатить. Родовитые?.. Каждый раз, когда они к ней обращались, она внутренне обмирала. Ее матери ведь и яды заказывали, и приворотные, и такие зелья, чтобы нежеланный плод скинуть — никому не отказывала, за все бралась! Все усмехалась… Дочке же пришлось плакать, когда нашла упрямую родительницу на пороге дома, лежащую навзничь с пробитой головой. Хоронить в одиночку, горевать днем и вздрагивать от страха одинокими ночами — а затем и вовсе уезжать в другие края. Сразу после того, как одним недобрым вечерком к молодой тогда еще знахарке пришли в поисках надежной отравы!..

— Если опаску имеешь до церковного суда, то розыск книг лекарских есть дело государственное, и попы к нему никак не

касаемы.

Увесистости негромким словам придала небольшая калита, звякнувшая о плахи стола серебряным содержимым.

— Здесь половина награды. Прошу, если есть… Покажи.

Сглотнув внезапный ком в горле, травница пригорюнилась. В конце-то концов, ну что она теряет? Главное свое достояние она за малым не наизусть помнит, и при надобности спокойно на новую бересту перенесет. А так… Случись опять бежать, так хоть перезимуют сытно и спокойно. Да и на черный день, поди, чего останется?.. Еще обновки можно будет справить. Сама-то ладно, а вот на Лушке одежка прямо горит — растет малая, к солнышку тянется. Опять же защиту обещают, по слову царскому…

— Не обманешь?

Подождав, пока начальственная дева (само по себе диво дивное!) выпростает из-под одежды нательный крестик и поклянется на нем никаких обид хозяйкам не чинить, травница подхватила калиту и вышла — сказав напоследок, чтобы немного обождали. Это самое немного затянулось примерно на четверть часа, по истечении которого она вернулась в обнимку с большим и увесистым свертком промасленной кожи. Развернула, бухнула на стол и выдохнула:

— Гляди, барышня, коль не шутишь.

Светя загоревшейся в глазах непонятной алчностью и надеждой, служащая Аптечного приказа притянула к себе рукопись в грязном, потертом, а кое-где даже и заплесневелом чехле из кожи в палец толщиной.

— Никак с тура кожу драли?..

Торопливо откинув в сторону чехол, и гораздо медленней и бережней — верхнюю обложку книги, молодая Колычева обнаружила под ней пяток тонких буковых дощечек, густо покрытых мелкими непонятными значками. Просветлела ликом, и немедля принялась искать что-то на внутренней стороне порядком исцарапанной обложки, ласково оглаживая растрескавшуюся и начавшую подгнивать кожу. Не нашла, и с явным сожалением вздохнула, мельком покосившись на нервничающую владелицу рукописи. Оставила свои розыски и перекинула вощаницы, добираясь до плохо выделанной телячьей кожи — занимавшей середину книги, разделяя собой потемневшие от времени дощечки и толстую кипу пропитанных конопляным маслом лубков бересты.

— Ох!!!

Добравшись до последней пергаментной страницы, густо расписанной все теми же незнакомыми ей значками, Есфирь буквально споткнулась глазами о место, в коем черточки древнего письма были дополнены парой небрежных строчек глаголицы. Заморгала, затем быстро пролистала десяток лубков, убеждаясь, что процарапанные на них древние значки постепенно уступают пусть и старой, но уже вполне понятной глаголице. Слегка побледнев и несколько раз перекрестившись (последнее не замедлила повторить и знахарка с ученицей), алхимик Аптекарского приказа поинтересовалась голосом, полным притворного равнодушия:

— В силах ли твоих читать эти письмена?

Травница молча подтянула к себе книгу, с затаенной грустью проведя пальцами по затертой обложке. Раскрыла примерно посерединке, и близоруко прищурилась:

— Аще похочишь врага своего извести тайно, для того возьми десять золотников[8]свежих листьев колокольца лесного[9], добавь один золотник резаного корня дятельника[10]…

Побледнев еще сильнее, Колычева бережно раскрыла рукопись в другом месте. Ее указательный палец легонько скользнул по мелким значкам «чертов и резов», нерешительно замедлился — и остановился почти в самом низу.